Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну конечно, Кейси. Ты у нас первая скрипка — мы все так, на подсосе.
Она помешала лед в «Кровавой Мэри». Выпад нисколько ее не тронул.
— Ну да, так и есть.
— Ты иди в кино, а мы с Ким поедем на концерт.
— Идет.
— А ты куда двинешь, Дэн? С нами или как?
Стив снова показывал на меня пальцем по-адвокатски; пользовался при том забинтованной рукой, и это выглядело довольно забавно, но я не позволил себе над ним потешаться. Я ведь не мудак.
— Я пойду в кино с Кейси.
— Ну, как знаешь.
Было видно, что он был готов уйти в одну из своих десятиминутных обид. У него еще оставалась недопитой половина стакана, но он встал со стула.
— Ты сядь, Стивен, — сказала ему Кимберли. — Завтра вечером соберемся все вместе и сгоняем куда-нибудь. Расслабься.
Было ясно, что уступать просто так он не хотел. Его так и подмывало всех нас вовлечь в склоку — пусть даже и напоказ. Самые банальные, глупые инстинкты соперничества и самоутверждения играли в нем, но сиюминутно — ведь к завтрашнему дню он реально спишет все со счетов, так уже бывало. В таких волевых стычках с Кейси он все равно никогда не выигрывал — неясным оставалось, зачем вообще играл.
Итак, он сел, осушил стакан… и затем — все равно ушел, не сказав ни слова и не улыбнувшись никому из нас. Я повернулся к Кимберли:
— Ты что, спустишь ему это с рук? Может, с нами двинешь?
— Нет, все нормально. Он спустит пар. А я все еще хочу на концерт.
Кейси ждали домой к ужину, так что я поел в одиночестве в харчевне. Мне подали что-то очень резиновое — и это у них хватало наглости обозвать стейком, — а потом поехал к ней домой и стал ждать. Не хотелось заходить внутрь без крайней необходимости. В те несколько раз, когда я это делал, мать Кейси чувствовала себя очень неловко. Я нутром чуял, что во мне она видит неотесанный провинциальный сброд. Вечно на нервах, с мышиными лицом и повадками, эта женщина, честь по чести, мне совсем не нравилась. Внешность Кейси унаследовала от своего отца. От человека, из-за которого уже я ощущал себя не в своей тарелке.
Всяко стоило выяснить, почему.
На улице было так тихо, что можно было почти почувствовать, как сумерки вокруг тебя превращаются в сумрак, словно опускается пелена тумана. Я услышал стрекотание сверчков, как кто-то уронил кастрюлю несколькими домами ниже; где-то в дальнем конце квартала кричали дети, играя в какую-то игру, и голос матери звал одного из них домой на ужин.
Кейси опаздывала.
Вскоре в ее доме все вдруг заговорили на повышенных тонах. Иллюзий по поводу теплых отношений в этой семье я не питал, но в то же время и за ссорами их никогда не заставал. На часах было десять минут восьмого; киносеанс начинали ровно в восемь. Нам потребовалось бы полчаса, чтобы доехать до Трескотта. Что ж — придется поддать газу, но пока времечко есть.
Я ждал. Мне это было не в тягость. Даже поймать какую-нибудь радиоволну не тянуло. Мне всегда нравилась пора вечерней тишины в Дэд-Ривер. Пожалуй, единственный сугубо эстетический опыт, который мог предложить город, — своего рода мягкое охлаждение духа, приходящее вместе с охлаждением земли. Ночи лета почти что искупали здешние периоды черноты в зимнюю пору, когда всем только и оставалось, что запираться в четырех стенах из-за лютых морозов. Можно было почти почувствовать, как одна за другой загораются в небе звезды — даже не видя их самих.
Я сполз на сиденье пониже и, кажется, задремал.
Меня разбудила хлопнувшая — так громко, что я вздрогнул, — дверь.
Перед домом Кейси не горел свет, поэтому сначала было трудно разглядеть ее лицо, когда она шла к машине, но по чему-то в ее походке, по тому, как она двигалась, я понял, что она очень расстроена. Ее движения всегда были такими контролируемыми и уверенными — рожденные тренированными и от природы не хилыми мышцами. Но сейчас прослеживалась в них какая-то дерганность, к коей я совершенно не привык. Кейси открыла дверь со стороны пассажира.
— Поехали.
Она прямо-таки бросилась на сиденье. Ее голос казался хриплым, сердитым.
— Что случилось?
— Пожалуйста, просто увези меня отсюда.
— Ты все еще хочешь посмотреть тот фильм?
— Да. Мне начхать. Поехали. Хоть к черту на куличики!
— Кейси, осади коней.
Сдается мне, она отняла добрых пять лет жизни у двери моей машины. В ушах у меня зазвенело — в унисон с оконным стеклом. Я завел мотор.
— Ну, успокоилась?
Она повернулась ко мне, и что-то екнуло у меня в животе. Эти прекрасные светлые глаза сверкнули на меня. Я никогда раньше не видел, чтобы она… плакала. Я потянулся к ней — желая лишь обнять, утешить…
— Прошу тебя! — с мольбой в голосе выкрикнула она.
Кейси… умоляла. Хотелось ущипнуть себя — проверить, не сплю ли.
Я выполнил ее просьбу — и вырулил на трассу.
Мы ехали без особой цели. Сперва поколесили по городским задворкам, затем — вверх-вниз по главным улицам. И потом снова — прочь, на самые окраины.
Я хотел разговорить ее, но она заткнула меня таким болезненным взглядом, что после я продолжал смотреть на дорогу впереди и долго молчал, что, очевидно, было всем, чего она хотела от меня, и всем, что я мог ей дать. Я чувствовал, как ее тело слегка дрожит, и понял, что она плачет. Мысль, что в ее семейке толстосумов, обесцвеченной и стерильной, могло происходить что-то способное пробить Кейси на слезы, вымораживала меня. Мне-то казалось, она вообще не способна плакать. Командирский норов как корова языком слизнула, жесткая аура развеялась — и вот уже рядом со мной обычная девушка, не лучше и не хуже других. И хотя мне в ней нравилась эта почти военная хватка, я понял, что долго уже выжидаю возможности увидеть ее именно такой — без защитных заграждений.
Было приятно осознавать, что я могу помочь ей, просто находясь рядом. Я почувствовал странное утешение. Едва ли я когда-то неподдельно заботился о ком-либо другом больше, чем о ней — тогда. То был очевидный пиковый момент.
Когда мы сворачивали на Нортфилд-авеню, Кейси, громко шмыгая носом, стала утирать слезы — отрывистыми движениями, подушечками пальцев обеих рук. Мы одновременно повернулись друг к дружке. Для меня то был всего лишь взгляд, прежде чем мне
