жалко стало. Он пялился на меня, но я не закричала на него, поначалу даже не дрогнула, ни слова не сказала. Он и раньше видел меня голой, но в тот раз было… иначе. Я к тому времени уже… сформировалась, я знала, что к чему. И мне все равно было его только жаль. Так что я просто встала, замоталась в полотенце и прошла мимо него. Он ко мне не прикоснулся. И не сказал ничего. Я пошла к себе в комнату, закрыла дверь. Помню, как смотрелась в зеркало — долго-долго. Немного почитала, потом — легла. Отец чем-то шумел внизу… думаю, продолжал веселье. И я из-за него не могла заснуть. Только глаза закрою — снова этот шум по ушам бьет. Как странно… я ведь даже хотела, чтобы он поднялся ко мне, чтобы зашел. Он был так явно, так страшно несчастлив. И я…

Я видел, как к глазам Кейси подступают слезы. Смотрел, как она борется с ними — изо всех сил стараясь не подпасть вновь под их власть.

— …и я любила его. Он ведь мой отец. Он никогда не причинял мне вреда. И в то же время — мне было так страшно. Я услышала его шаги на лестнице, а потом дверь открылась, а потом он оказался рядом со мной на кровати, и он издавал эти звуки, и от него пахло виски. Запах был ужасный, и звуки были ужасные, как будто он был ранен и напуган. Его руки казались намного больше, чем обычно. Он стал гладить меня по волосам, щекам, положил руку мне на грудь. На мне была пижама. Он стянул с меня низ. Я была напугана тем, как он выглядел. Попросила, чтобы он перестал. Просила прощения, словно в чем-то провинилась. Твердила раз за разом — прости, прости, прости. Уже начала плакать, но он продолжал лапать меня. Мне не было больно, но я была напугана, действительно напугана, и я начала кричать, чтобы он остановился, и кричать, что я расскажу, я расскажу своей матери, и снова и снова повторяла, что мне очень жаль… и все это вышло из-под контроля… а еще, позже, в комнату вошел Джимми. Заспанный. Глупый малыш, восемь лет от роду, вообще не понимая, из-за чего весь этот переполох — и там мой отец с наполовину спущенными штанами, и его сестра с голой задницей в постели, и папина рука у нее между ног, и кровь… по всем простыням, по моим ногам. Кровь, которую я до этого даже не чувствовала. Джимми… он выбежал так быстро, что я перепугалась еще больше, и отец, помню, застонал, будто я его ранила или даже хуже, чем лишь ранила, — ужасно, ужасно это звучало… Он отлип от меня, отвалился в сторону, как каменный утес, и тогда я… побежала за Джимми. У нас жила маленькая собачка — просто дворняжка, была собакой Джимми, но любили ее все, еще у нас дома была лестница — точно такая же, как в этом доме. И на ней было темно. Джимми… он не видел собаку, лежащую у лестницы. Я побежала за ним, он споткнулся там… а остальное для меня — просто звуки. Собачий визг. Мой отец кричал позади меня. Джимми катился с лестницы. А потом что-то звонкое прозвучало, смачное, если бы дыню уронили — такой бы был звук… наверное. Я потеряла сознание.

Ее горло болезненно сжалось.

— Джимми очень долго лежал в коме, прежде чем умер. Ему пришлось даже вскрывать череп, чтобы сбросить давление на мозг. Гематома под костью, шансов особо не было. К тому времени мать уже все-все вызнала. Мы усыпили собаку. Не смогли терпеть ее больше поблизости. Отец где-то год ходил трезвее стеклышка. Вот такая история. — Кейси в изнеможении откинулась на спинку сиденья.

Я некоторое время наблюдал за ней, ничего не говоря, задаваясь вопросом, стала ли она теперь более понятной для меня и помогло ли это чему-нибудь.

— А сегодня вечером?

Она на мгновение замолчала, а потом рассмеялась. И из этого смеха можно было понять, откуда происходит по меньшей мере часть ее жестокосердия.

— Только что мой отец — который, я полагаю, выпил пару бокалов мартини — имел неосторожность положить руки мне на плечи и поцеловать в щеку. — Кейси посмотрела на меня. В ее глазах была та же равнодушная жестокость, которую я видел в тот день на пляже, когда она взирала на Стивена, упавшего со скалы. Нагая и жуткая.

— Он ко мне не прикасается. Никогда. И я его не трогаю. И каждый раз, когда он забывает про это правило, — я заставляю его расплачиваться. Каждый раз.

Однажды я знал девушку, которая, по слухам, спала со своим отцом. Одну из наших, местных. Она представляла собой измученное, оголодавшее маленькое существо с испуганными глазами, которое крепко прижимало свои книги к груди и бегало на тонких ножках из класса в класс, как будто что-то огромное и злое всегда преследовало его. Сейчас рядом со мной восседала полная ее противоположность, закаленная, может быть, в тех же водах — но несломленная, грубая и великолепная физическим здоровьем и силой. Эта девушка поменялась ролями, преследуя своего преследователя со свирепостью, которая, вероятно, поразила бы ту другую жертву — но которую она прекрасно бы поняла.

Однако и я был поражен. Я ведь видел этого человека, и мне он показался просто… тенью. Несущественным, незначительным. И я тут задался вопросом, не гонялась ли дикая кошка за своим собственным ободранным и жалким хвостом — в тех закромах души, где мы все слепы и немы по отношению к самим себе.

— Поехали, — сказала Кейси.

Я повернул ключ. С тех пор как мы встретились, сколько раз она ко мне так обращалась? Поехали. Погнали уже отсюда. Незнамо куда. Главное, что вперед — вдоль узоров борозд в черном щебне.

Поехали, приказывала пропащая никчемному. Как там в той сказке? Битый небитого везет, только у нас — наоборот. Кажется, я начал понимать, какая именно роль была отведена мне в ее жизни. И в какую роль вписывались Ким и Стивен. Не то чтобы прямо-таки опоры или даже привязанности — скорее отвлечения. Воды, в которые можно занырнуть на краткий миг. Всех других она просто исключила, так что нам еще повезло. Может, у всех людей так? Не знаю, не знаю.

Если подумать, каждый человек — одинок. Закрыт от мира на семь замков. Просто кто-то объявляет внешним силам и проявлениям войну, кто-то — нет. И я