— Таннер!

Это был не мой голос. Это кричала Амелия, которая стояла среди теней, почти неразличимая в темноте. Я видел ее — она пыталась привлечь мое внимание.

Ну конечно. Для нее я по-прежнему был Таннером. Это было единственное имя, которым она могла меня называть.

Пистолет Рейвича был у нее.

— Бросай! — крикнул я.

Она послушалась. Пистолет упал и еще несколько метров скользил по полу. Драгоценная пыль, покрывавшая рукоятку, брызнула в разные стороны.

Увернувшись от Таннера, я бросился к пистолету.

Я упал на колени, по инерции скользнул вперед, и рукоятка легла мне в руку.

Нож пролетел по воздуху и вонзился мне в ладонь. Вскрикнув от боли, я выронил пистолет и увидел конец лезвия, который торчал из моей ладони, словно парус яхты.

Таннер уже бежал ко мне, эхо его шагов терялось в глухом мраке помещения. У меня в глазах стояли слезы, но я перехватил пистолет левой рукой и попытался прицелиться.

Я выстрелил, отдача мягко толкнула в ладонь. Пуля прошла в паре дюймов от его головы, оставив в воздухе туманный след. Поймав цель, я снова нажал на спуск.

Выстрела не последовало.

Таннер налетел на меня, точно таран, и ударом ноги отбросил в сторону бесполезное оружие. Он повалил меня, придавив коленями, точно уже победил, и сцепился со мной, в то время как я пытался ударить его ножом, который по-прежнему торчал у меня из ладони.

Наконец он поймал мою руку и на миг улыбнулся. Он выиграл. И он знал это. Ему оставалось лишь освободить нож и прикончить меня.

Краем глаза я снова увидел труп Рейвича. Его челюсть отвисла, остатки зубов поблескивали в золотистом свете.

Я вспомнил, как он постукивал ногтем по зубам.

И еще кое о чем. О приобретении, которое Кагуэлла сделал у хирургов-ультра — более изощренном, чем ночное зрение, и тоже весьма полезном на охоте. Об этом приобретении я ни разу не говорил Таннеру Мирабелю.

Что толку охотиться ночью, если не можешь убить добычу сам?

Я широко распахнул рот — шире, чем позволяла обычная человеческая анатомия. И почувствовал, как глубоко в небном своде напрягся неизвестный мне ранее мускул. Потом в челюсти что-то безболезненно хрустнуло.

Уцелевшей рукой я обхватил голову Таннера и повернул ее лицом к себе — прежде чем он успел извлечь нож. Он думал, что это ему поможет!

Он заглянул мне в рот и увидел то, что там было.

— Ты покойник, — сказал я. — Как видишь, я позаимствовал у змей не только зрение.

Я чувствовал, как набухают ядовитые железы, подавая яд в тончайшие каналы, просверленные в моих искусственных клыках.

Я прижал к себе Таннера — так последний раз перед долгой разлукой обнимают брата.

И глубоко прокусил ему шею.

Я долго стоял и смотрел в окно.

Думаю, женщине, которая сидела у меня в кабинете, показалось, что я забыл о ее присутствии. В высоком окне — от пола до потолка — отражалось ее лицо. Она вопросительно смотрела на меня, ожидая ответа на свой вопрос. Я не забыл ни о ней, ни о вопросе, который она задала. Просто любопытно: каким образом все то, что когда-то казалось бесконечно чужим, теперь выглядит таким привычным.

Город не слишком изменился с тех пор, как я прибыл сюда.

Что ж, так и должно быть.

Дождь, падающий с Москитной Сетки, хлестал по стеклам тугими косыми струями. Говорят, в Городе Бездны дождь не прекращается. Вполне возможно, если не обращать внимания на нюансы. Бывает, он сыплется прозрачной нежной моросью, которая больше похожа на туман — холодный, чистый, как в высокогорье. А в другое время, когда вокруг Бездны открываются паровые дамбы, вызывая изменения давления по всему городу, он хлещет кислотными плетьми, точно дефолиант.

— Господин Мирабель… — произнесла женщина.

Я отвернулся от окна.

— Извините. Захватывающий вид… На чем мы остановились?

— Вы рассказали мне о том, как Небесному Хаусманну удалось…

К этому времени она успела прослушать основную часть моей истории, которой мне хотелось поделиться со всеми и каждым. Я верил, что Небесный покинул свое убежище и начал новую жизнь под именем Кагуэллы. Наверное, это странно — то, что я рассказываю об этих вещах. Тем более странно, что я рассказываю об этом человеку, который пришел устраиваться ко мне на службу. Но, во-первых, она мне понравилась, а во-вторых, выказала редкое желание выслушать меня. Мы прикончили несколько порций писко — она тоже была родом с Окраины Неба. Словом, время пролетело незаметно.

— Ладно, — перебил я ее. — Насколько вы готовы мне поверить?

— Не знаю, господин Мирабель. Можно спросить: каким образом вам удалось все это выяснить?

— Я встретил Гитту. И то, что она мне рассказала, подтверждало слова Констанцы.

— Вы считаете, Гитта поняла раньше всех, кем был Кагуэлла?

— Да. Вполне вероятно, что она наткнулась на «завещание» Констанцы и вышла на Кагуэллу. Хотя с тех пор, как Небесного якобы казнили, прошло не менее двухсот лет.

— Она нашла его. А что было дальше?

— Она ожидала встретить чудовище, но получила нечто иное. Он был не тем человеком, которого знала Констанца. Наверное, Гитта пыталась возненавидеть его, но не смогла.

— Как вы думаете, как ей удалось его найти?

— Думаю, из-за его имени. Он взял его из легенды о «Калеуче». Кагуэлла — это дельфин, спутник корабля-призрака. Это имя связывало Небесного с прошлым.

— Что ж, весьма любопытная гипотеза.

Я пожал плечами.

— Возможно. Но не более того. Поживете здесь подольше — услышите и не такое.

Она прибыла на Йеллоустоун недавно. Она была солдатом, как я — но попала сюда не ради выполнения миссии, а из-за ошибки чиновников.

— Как давно вы здесь, господин Мирабель?

— Шесть лет.

Я снова посмотрел в окно. Действительно, Город не слишком изменился, с тех пор как я покинул Убежище. Заросли Кэнопи напоминали поперечный срез легкого — или моток спутанной черной пряжи на фоне буроватой Москитной Сетки. Ходят разговоры, что в следующем году это место расчистят.

— Шесть лет — большой срок.

— Только не для меня.

Эти слова заставили меня вспомнить, как я пришел в себя в Убежище. Тогда я сам не заметил, как соскользнул за порог сознания — рана, которую нанес мне Таннер, вызвала большую потерю крови. Моя одежда была распорота, на рану нанесен слой бирюзовой целебной мази. Я лежал на кушетке, и за мной ухаживал один из тощих роботов-слуг.

Я был весь в синяках, и каждый вздох отзывался болью. Мой рот почему-то казался мне чужим.