– Откуда ж они знают-то? – Ремезов охотно поддержал разговор – хоть так отвлечься от грустных мыслей.

– Не знают – так вызнают! – неожиданно проскрипела бабка. – Эти ж такие – везде ходят, везде лазают, всегда все видят, а их – никто.

– Прямо ниндзя какие-то! – подивился молодой человек. – Ну, эти… черепашки.

Раба и бабуся удивленно переглянулись и, наверное, хотели бы спросить поподробней про черепашек, да не успели – на улице заскрипели по снегу шаги, вот уже донеслись голоса, дверь распахнулась…

Первым вошел Микифор, оглянулся на пороге:

– Эй, что встали-то? Я ж говорил – по пути нам.

– Бабушка Морена…

Внутрь избы несмело заглянули небольшие, лет по двенадцати, отроки, один – шустренький, смуглый с большими, карими, шныряющими туда-сюда, глазами, другой – светлоглазый, светловолосый – чуть покрупнее, поспокойней, но и побоязливей, это было видно сразу.

– О! – повернув голову, громко воскликнула бабка. – Робяты!

Ремезов чуть с лавки не упал – вот этот-то «детский сад» все и дожидались? Да уж, помощнички, мать ити!

– Как там, Микифор, с лошадьми?

– Да с лошадьми-то хорошо все, – дружинник оглянулся на «робят» и прищурился. – Только вот эти… явились, едва не пришиб.

– А мы откель знаем, чьи тут лошади? – хлопнул ресницами шустренький отрок. – Стоят себе и стоят, вот и подумали – ничьи…

– Они их, господине, чуть не свели, – ухмыляясь в усы, пояснил Микифор. – Один отвлекал, другой уже за узды схватился… Пришлось словить обоих.

– Ой, словить, – шустренький презрительно сощурился. – Не сказал бы ты, что у бабки Морены ночуешь – словил бы та нас… ветра в поле…

– Ой!!! – Не договорив, отрок вдруг бросился в угол, к девчонке: – Олисейка!!! А я думаю-гадаю – ты аль не ты?! Повыросла-то как! Закрасивела!

– Ой, ну тебя.

Поднявшись, Олисея радостно расцеловала обоих мальчишек, обняла каждого по очереди… и тут же почувствовала – что-то не так:

– Лютик! Светлогор! Вы что так кривитесь-то? Не по нраву, что обняла вас? Так вы мне завсегда как братовья родные были.

– И ты нам, Олисеюшка, за сестрицу старшую, – смуглолицый Лютик вздохнул. – Не по тебе кривимся – по спинам нашим. Уж так-то плеточка прошлась, не знаем, как и спать легти, на животе, верно.

– Старец? – понизив голос, живо переспросила девушка.

Отроки молча кивнули.

– Слышь, бабушка, – Олисея просительно взглянул на хозяйку. – Ты говорила, в баньке водичка летненькая осталась.

– Да, ежели не смерзла… Не должна б еще, с утра топлена. Ты их вымыть хочешь?

– Вымоются-то они сами, а я б раны смазала, – коротко пояснила девчонка. – Снадобье дашь?

– Да есть травки…

Закряхтев, старуха поднялась с лавки, потянулась к висевшим во всей притолочине сушеным травам…

– Полынь-трава вам пойдет, да шалфей, да чабрец… возьмите еще и эту. Олисея! Пущай они там, в баньке, и спят – народу-то у меня нынче – эвон!

– Ну, бегите в баню, парни, – Олисея махнула рукой и, выпроводив отроков, повернулась к Павлу. – Я все вызнаю, господине. И тебе обскажу.

– Делай, – важно кивнул боярин. – Завтра доложишь – выслушаю.

– Могу и сегодня. Если спать крепко не будешь.

Девчонка неожиданно улыбнулась – так светло, с такой детской непосредственной радостью, что Ремезов засомневался: а кто ж это не так давно уложил ножичком любовника, того еще кабаняку?!

– Бабушка Морена, только ты лучинку не туши, а я потом вот с тобой на сундуке улягусь.

– Инда пусть так.

Повалясь на сундук, бабка сразу и захрапела, Ремезову же что-то не спалось, все думалось – и мысли в голову лезли как на подбор невеселые, горькие. Судя по всему, помощи ожидать было не то кого, все обещания Олисеи помочь на поверку оказались… не то что пустыми словесами, но… но, как видно, завтра придется действовать на свой страх и риск. Ладно! Пока хоть есть где укрыться – спасибо и на том.

– Господине…

Павел вздрогнул – и сам не заметил, как заснул, а вот уже и Олисея вернулась, разбудила, не постеснялась.

– А? Что, пришла уже?

– Гад этот Старец, – опустив веки, тихо промолвила девушка. – Я всегда знала, что гад. Как отроцей отделал… едва до костей плеткою не пришиб. Бедные. И не отлежаться им, не выспаться, сейчас отдохнут малость, да…

– И куда же?

Молодой человек спросил так просто, из вежливости, уж, конечно же, ему не было до этих несчастных мальчишек никакого дела, жалко – оно так, но – всех-то жалеть не пережалеть.

– Им к утру нужна печень, – пояснила Олисея.

– Хо! – Павел хмыкнул. – На жаркое, что ли?

– Печень покойника…

– Кого-кого?

– Недавно повешенного волхва!

Ремезов покачал головой:

– Одна-а-а-ко! И на что она им, осмелюсь спросить?

– Не им, – тряхнула локонами рабыня. – Старцу. Для себя снадобье сладит или продаст кому – то его дела. А парням сказал – не принесут, так из них самих печень вырежет.

– А что, и в самом деле может?

– Этот-то упырь? Запросто! – Олисея немного помолчала, а затем негромко спросила: – Господине… вот если б твои люди им помогли… Они ведь посейчас еле ходят, парни-то. Что Горе, что Лютик, куда уж опять на промысел… ходили уже, не смогли – там, у повешенного волхва, стража: много охотников и на печень, и на жир, на волосы…

– Да уж, да уж, – покачал головой Павел. – Почти что безотходная технология, как в фашистском концлагере – все в дело идет. Наверняка для колдовских целей?

– Для колдовских, – рабыня согласно кивнула и тут же вскинула глаза. – Так что, господин мой? Поможешь? Всего-то и нужно стражу отвлечь, а я б ужа сама, ножиком. Я справлюсь.

– Я знаю, – хмуро бросил молодой человек. – Видал. Ла-адно… на такое дело людей своих неволить не буду… Однако – спрошу. Эй, Микифор, не спишь еще?

– Не-ет, – тут же отозвался воин. – Глаза только прикрыл.

– Разговор слышал?

– Угу… – парень проворно вскочил с сундука. – Да помогу, чего уж!

– Не один, – тут же предупредил Павел. – Буди Окулку, Митоху. Им, кондотьерам, не привыкать…

– Кому, господине?

Лихая четверка – трое ремезовских верных людей плюс все же настоявшая на своем участии девчонка – вернулась довольно рано, судя по луне, и пары часов не прошло. Да и что тут идти-то? Вся рядом.

Стражниками занимался один Окулко – просто подошел с песнями, вроде как пьяный, да оглоушил обоих, а уж бывшая невольница ловко вырезала из трупа повешенного волхва печень – немного там и осталось дорезать-то, парни-то уже начали, закончить только не успели.