– А я вот его на нож, купчину-то, он и пал…

– Кистеньком, кистеньком надо!

– Да что кистеньком – ножичек вострый да в хороших руках… милое дело!

– Шесть-пять! Быть вам, парни, без порток, х-ха!

– У купца, вишь ты, жена в санях оказалась… пришлось и ее…

– Красивая хоть баба-то?

– Темновато было, не разглядеть. Но тело белое – всей ватагой ее и спробовали.

– Толоку устроили, ишь.

– Оно так, толоку. Ох и сладко!

– Жонке токмо не сладко.

– Оно так. Одначе бывают такие жонки, что…

Скрипнула дверь, обдав с улицы холодом, и многие (кроме, конечно же, игроков, ничего, кроме игрища своего не видевших и не слышавших) повернули головы – кого это черт принес? Неужто Старец уже? Так вроде бы рановато ему – в корчме еще народ не разошелся.

– Отроцы явилися, – лениво протянул кто-то. – Горька с Лютиком.

– Пар-рни! – громко рявкнули с дальних полатей. – Дверь-то за собой закрывайте!

– Дак мы закрыли, дядько, – несмело возразил Лютик. – Старец-то еще в корчме?

– А вы что, там не были?

– Не, не заходили. Со двора сразу сюда.

– Ну, ждите.

Мальчишки забились в угол, где еще было местечко, притихли…

– Эй, отроцы! Куны есть? Я отыграюсь – отдам.

– Откуда у нас куны, дядько?

– А пощипать? – игрок – здоровенная всклокоченная орясина – глянул на парнишек с угрозой и показал кулак. – Смотрите у меня!

– Может, в корчму? – на ухо своему сотоварищу зашептал Горе. – Там Старцу обскажем все и домой. Бабка, поди, щей наварила… ску-у-усно!

– Слюни-то подбери, скусно ему! – грозным шепотком одернул Лютик. – Что-й-то еще Старец скажет. Ой, чую, ничего доброго! Придется уж нам нынче под плетку ложиться.

– Я не хочу под плетку…

– И я не хочу. Да лучше уж под плетку, чем под ножик.

– Про что там шепчетесь? – загрохотали с полатей. – Замыслили что дурное?

– Что ты, Островей, что ты!

Отроки замахали руками, притихли.

– Говорю же – в корчму надоть, Лютик.

– То Старцу не глянется.

– Ну, что-то же мы принесли!

Лютик еще посидел, подумал, покосился на расходившихся игроков, да ткнул кулаком приятеля:

– Пошли уж, друже.

До двери сразу не дошли – Светлогора ухватил за ухо какой-то нищий:

– Вы это куда же направились, а?

– Уй, уй, пусти, больно.

– Больно тебе? Посейчас еще больней будет!

– Пусти нас, Косой, – вступился за приятеля Лютик. – Нам к Старцу надоть.

– Всем надоть!

– Нам важное докладати. Опоздаем из-за тебя – на тебя и свалим.

Нищий тут же отпрянул, злобно зыркая косым глазом, зашипел что-то, однако же удерживать отроков перестал – испугался. А что? Мало ли что там они Старцу натреплют?

Пройдя двором, мальчишки покосились на дуру-луну, пса цепного добрым словом приласкали, по загривку погладили – добрый был псинище, а кликали – Громом, потому что лаял, как гром.

– Вот бы и нам так – собакою житии, – утерев нос, позавидовал Горе. – Косточки б нам кидали, а мы б лаяли, не жисть – красота!

– Ага, красота – на чепи-то?

– На чепи-то – да…

У задней двери остановились оба. Переглянулись, вздохнули – ну, была ни была…

Увидали корчемщика, плюхнулись в ноги:

– Господине…

– Хо?! – старик оглянулся с недоброй ухмылкой, глаза закатил глумливо. – Гляньте-ка, кто пожаловал! Именитые вотчинники – Горе да Лютик.

Деловито прибиравшиеся в корчме служки угодливо засмеялись.

– Что, подождать-то невмочь было? – по-змеиному зашипел старик и так глянул, так зыркнул глазами… какой там старик – поистине, грозный и властолюбивый Старец!

– Мошенька, леща им отвесь, – Старец чуть повернул голову.

И тотчас же дюжий молодец – кабацкая теребень – бросив грязные кружки, от души закатил обоим паренькам по очереди пару звонких затрещин. Таких, что аж слезы выступили, покатились градом.

– Не вели казнитии-и-и…

– А ну, не ныть, не то еще больше получите!

Гневно прикрикнув на отроков, грозный кабатчик, казалось, сменил гнев на милость. Заулыбался, заговорил ласково:

– А что вы тут на коленях-то, милые мои? Ну-ка, ну-ка, вставайте! Вон, сидайте на лавочку… Поди, печенку мне не принесли от волхва-то, и в том признаться боитесь? Ничо, всяко ведь бывает, всяко… Он что, волхв-то, от вас убежал?

– Не, господине, не убежал – он же мертвый.

– Знаю, знаю, Горенька! Боюсь, что и ты у меня нынче мертвым сделаешься! Вместе с дружком своим Лютиком!

Столь громовым голосовым модуляциям, такому едкому сарказму позавидовал бы и сам Нерон! Ах, как гаркнул Старец! Как жутко сверкнул очами. Как выругался, схватил откуда-то тяжелую татарскую плетку:

– Армяки и рубахи долой. Живо!

– Мы принесли, господине… – скинув армяк, Лютик вытащил из-под рубахи грязную, испачканную в кровь, тряпицу.

– Принесли? – Старец поиграл плеткой. – Это что – печень?

– Это… тряпица…

– Ага, тряпица. Шутковать изволите?

– Но кровь-то на ней – волхва! Она ведь тоже на что-то сгодится, ведь не простая же кровь…

– А ну, легли на лавки, гнусы подлючие! – вконец взъярился старик. – Мошенька, твой левый… Возьми плеточку, постегай, а я уж этого… Поглядим, кто у кого громче орать будет. Если у тебя тише – сам на лавку ляжешь, Мошенька.

Павел поворочался на лавке – вроде бы рано еще, часов десять вечера… впрочем, для средневековья и вовсе не рано, а как раз самое время спать. Темно кругом, на улице лишь собаки лают, да шипят, падая в подставленную под горящую лучину, кадушку, угли. Все спутники заболотского боярина уже давно задавали храпака – кто на лавке, кто на сундуках, кто на полатях, лишь Неждан отправился сменить охранявшего коней Микифора, да притулилась в уголке с прялкой хозяйка, бабка Морена, рядом с которой сидела, вытянув ноги, Олисея-девица. Обе, не сомкнув глаза, дожидались каких-то пока что неведомых Ремезову «робят», кои, как ничтоже сумняшеся поясняла бывшая невольница, смогут очень сильно помочь боярину в его непростом деле.

Молодой человек, честно говоря, не особенно на это надеялся – тут не бабкины «робяты» нужны, а люди со связями.

– Не кручинься, господин Павел, – Олисея словно подслушала мысли. – Парни помогут, хотя бы подскажут, где супружницу твою да людей искати.