А вот это ей уже совсем не понравилось. Несколько минут она ярилась, затем подостыла и попыталась меня убедить в существовании абстрактных идей, за которые стоит бороться и умирать. Я же прочно удерживал мою позицию: как бы ни был красив идеал, подыхать за него нет смысла, потому что уже через двадцать лет про тебя никто и не вспомнит, а если и вспомнит, хрена с два скажет о твоем подвиге доброе слово.

Вот так прошли два дня. И снедало меня подозрение: если б не раздутое самолюбие, Молчун с Вороном давно объединились бы против моей особы. Очень не нравилось этим ребятам мое тесное общение с их подружкой.

Беседовать с ней было легко. Я говорил на темы, которые раньше не затрагивал, поскольку не считал их достойными обсуждения. Например, о том, как устроен мир. Или о том, что движет человеческими поступками.

Мне и невдомек было, насколько циничен мой взгляд на жизнь, пока я не попытался как-то привести в порядок мысли и выразить их далеким от утонченности образом – с помощью знаков.

Я сказал Душечке, что не верю в ее движение. Ибо оно не сулит никакого будущего, а сулит лишь свободное от тирании прошлое. Мол, не наблюдается в этом движении вдохновляющих идей, а наблюдается только полное пренебрежение человеческой натурой. И ежели повстанцы сподобятся наконец разрушить империю, что они построят взамен? Может, кое-что похуже?

Чему нас учит история? Новые режимы, которые одерживали верх в борьбе за существование, непременно оказывались гнуснее своих предшественников.

Я все допытывался у Душечки, что хотят повстанцы построить на руинах? Пусть и неширок мой кругозор, а все-таки знаю: с тех пор как возникла империя, людям живется лучше. Империя дает защиту, устроенность, благополучие. Конечно, не на тех территориях, где хозяйничают повстанцы. Я пытался втолковать Душечке, что свобода – никакая не сверхценность для подавляющего большинства людей. Это вообще чуждая идея, и похоже, она непривлекательна даже для сторонников Белой Розы.

Я ей сказал, что для крестьян, которые составляют этак три четверти населения, свобода означает возможность кормить семью и торговать на рынке продовольствием.

Когда я уходил из дома, картофельные поля и все такое прочее принадлежали общине. Тяжелый и нудный труд от зари до зари, но никто не подыхает от голода и даже в неурожайные годы не кладет зубы на полку. А вот раньше, по рассказам деда, картошку селяне растили на жалких клочках земли среди обширных помещичьих угодий. Для землевладельцев крестьяне были не людьми, а таким же имуществом, как деревья, вода и дичь. Все, что живет на земле помещика, ему и принадлежит по закону. У смерда перед барином столько повинностей, что до своей землицы руки едва доходят. Собрал урожай – отдай положенный оброк и радуйся, коли осталось что. В неурожайный год помещик все подчистую из сусеков выгребет.

Но то было прежде, пока не пала на нас мрачная тень Госпожи. Теперь же крестьяне по-своему счастливы – как живущий в блаженном неведении рабочий скот.

Я сказал Душечке, что костяк восстания нынче составляют помещичьи сынки, они полны решимости вернуть себе изъятые империей владения.

Конечно, нет у меня никаких иллюзий насчет Госпожи. Знаю, не питает она любви или хотя бы сочувствия к простому люду. Правящие классы пошли под нож только потому, что Госпожа стремилась защитить свою единоличную власть от возможных опасностей. В ее окружении предостаточно гнусных личностей, которые творят ужасающий произвол в пожалованных им вотчинах.

И наконец, я привел вот такой довод: империи не угрожает развал, хоть и удалось Белой Розе обезоружить Госпожу в драке при Курганье. Госпожа одержима желанием расширить границы своих земель и прибрать к рукам как можно больше власти. Она создала эффективную машину для управления бытовыми делами. И эта машина до сих пор не сломана.

Мы летели уже четвертые сутки. Близился вечер, впереди бурая земля сменилась дымчатой синевой Пыточного моря. За малый срок мы проделали изрядный путь. А если вспомнить, сколь тяжко было нам с Вороном добираться до монастыря… Как тут не прийти к выводу, что полет на ките – единственно приемлемый способ путешествовать?

Я прекратил споры с Душечкой. Было чуто́к совестно – она подустала, аргументы находила все реже. Похоже, чересчур много я на нее вывалил такого, о чем она прежде не задумывалась. Вообще-то, я немало знаю людей, для которых цель – это все; в лепешку расшибутся, чтобы ее достигнуть, а там хоть трава не расти.

Само собой, я допустил ту же ошибку, что и все остальные. Я чертовски недооценил Душечку.

Почти весь следующий день мы не разговаривали. Наверное, меня и самого не тянуло к общению. Когда же все-таки решил приблизиться, она отошла.

Чуть позже я заметил темный горб суши на северном горизонте и сразу отметил, что мы снижаемся. Летучие киты выстраивались: наверху треугольник, внизу мы. Взмыли и устремились к берегу скаты.

– Где мы? – спросил я Душечку знаками. – Что происходит?

– Приближаемся к Опалу, – ответила она. – Хотим найти детей Ворона. Надо, чтобы он встретился со своим прошлым.

Вот как ценил и уважал ее бог-дерево. По его приказу войско из тварей равнины оставило монастырь и помчалось восвояси, Душечке же было позволено задержаться в пути ради важного для нее дела.

Легко было догадаться, что Ворон о ее затее ни сном ни духом. Сейчас на него такое навалится! И конечно же, ему совсем не помешает моя поддержка.

Я решил присматривать за ним.

Шел уже четвертый час, и все было спокойно. Солдаты разбрелись отдыхать, потому что обычным нарушителям порядка хватило ума заночевать у себя дома. Пекари еще не потащились к своим квашням и печам. На улице слышен только шорох мелкого дождя да журчание льющейся с крыш воды.

Смедз и Рыба двигались совершенно бесшумно. Рыба даже как будто не дышал.

На этот раз им предстояла задачка посложнее: лекарь раньше видел их обоих. Вот они и отправились на дело в несусветную рань, рассчитывая застать его спящим.

Судя по тому, что они знали о доме лекаря, проникнуть туда будет легко. Надо управиться без малейшего шума. Вполне возможно, там живет ключница – не хотелось бы отягощать совесть лишним убийством.

– Пришли, – сказал Смедз.

Целитель, как и волшебник, не бедствовал. У него был собственный дом – и жилище, и лекарня под одной крышей, – не больше десяти лет назад поставленный на пепелище. За несколько лет до начала строительства сочувствующие мятежникам горожане схватились с имперскими наемниками, и пожар уничтожил немалую часть города. Новые дома зажиточные мещане возводили прямо на могилах бывших арендаторов.

– Передняя дверь ведет в жилые комнаты и в лекарню, – прошептал Рыба. – Должна быть и задняя. При таких домах всегда есть огороженные задворки. Отсюда видны три окна. Странно, что вандалы не расколотили это витражное чудо.