«В сущности же, — писал Милютин, — требования Англии оказываются гораздо умереннее австрийских»[1388]. В этой оценке российский военный министр расходился с германским канцлером. Теперь в Петербурге, похоже, были рады любым договоренностям, даже без серьезного просчета их стратегической значимости. Лишь бы не было войны…

Александра II английские предложения сильно удивили. Он даже «не хотел верить, что взамен разделения Болгарии на две части Балканами англичане склонялись уступить нам Карс». В то время, по наблюдению Шувалова, император готов был отказаться от всех преимуществ Сан-Стефанского договора, «лишь бы не возобновлять борьбы».

«Мне безразлично, будут ли две или даже три Болгарии, — говорил император Шувалову, — лишь бы все они были обеспечены учреждениями, которые гарантировали бы их от возобновления тех ужасов, какие мы видели. Что касается остального — Карса, Батума и так далее, я ничему не верю. Когда дело дойдет до подписания соглашения, англичане откажутся от этого. Одним словом, они вас обманывают»[1389]. И последнюю фразу Александр II повторял Шувалову при каждом свидании.

Шувалов не мог доверить тексту своих воспоминаний оценку этих слов. Но она у него была, и явно нелицеприятной по отношению к императору. Понимал ли сам Александр II, какое впечатление его слова могли произвести на Шувалова, одного из тех немногих, кто доподлинно знал историю метаний российской дипломатии в Балканском кризисе: от чуть ли не «единой и неделимой» Болгарии, в отношении которой — «ни шагу назад», до этого позорного — «мне безразлично». Но, скорее всего, император не задумывался над этим. Главным для него на тот момент выступало стремление любой ценой предотвратить войну с Англией, ощущение неизбежности которой, подобно вирусу, поразило его сознание.

После нескольких совещаний все предложения английского кабинета были утверждены, и Александр II, прощаясь с Шуваловым, сообщил ему о своем намерении послать его в качестве главного уполномоченного на конгресс, придав в помощь Убри.

По точному замечанию Г. Н. Реутова, в начале апреля английское правительство пришло к выводу, что дальнейшее обострение отношений с Россией может расстроить его планы захвата турецких территорий[1390]. А к их осуществлению Биконсфилд продвигался весьма последовательно. 12 (24) мая Солсбери направил Лайарду предписание тайно предложить султану «оборонительный альянс для сохранения его азиатских владений». Соглашение по этому вопросу должно было держаться в «абсолютном секрете». Основа соглашения выглядела следующим образом. «Если Батум, Ардаган, Карс или какой-нибудь из этих городов» будут удержаны Россией, а также будут предприняты попытки захвата новых территорий, то Англия обязуется защищать их «военной силой». В качестве ответных действий султан должен обещать провести «необходимые реформы по защите христиан, а также других народов» и передать Кипр под управление Англии… Как видим, Лайарду предлагалось убедить турок в том, что Англия готова сражаться за турецкие Карс и Батум, в то время как на переговорах в Лондоне согласие английского правительства на переход этих городов в состав Российской империи было обещано Шувалову.

Солсбери требовал от Лайарда «добиваться немедленного согласия» Порты на предлагаемый договор «со всей энергией, на которую он только способен». По словам госсекретаря, соглашение «должно быть одобрено немедленно, если султан желает сохранить расположение Англии. В противном случае, к нему уже не будет возврата. Мы исходим из того, что русская армия должна отойти от Константинополя и автономия Болгарии должна распространяться только на север от Балкан. Если султан не примет предлагаемое соглашение, то Англия не сможет продолжить переговоры, а захват Константинополя и раздел империи станут неизбежны» (курсив мой. — И.К.). По сути, это был ультиматум, и на его принятие Солсбери отвел султану 48 часов[1391]. Ложь, шантаж и блеф просто фонтанировали. Но разве об этом задумывались в Форин офисе, когда на кону была такая ставка — Кипр.

Тем временем, 6 (18) мая, Шувалов отправился в Лондон. Несмотря на всю секретность переговоров, 17 (29) мая в «Таймс» поступила весьма примечательная корреспонденция из Петербурга. В ней говорилось, «что после возвращения графа Шувалова в Лондон был момент, когда перспективы достижения соглашения казались весьма сомнительными, но с тех пор препятствия были преодолены и надежды на достижение мирного соглашения усиливаются с каждым днем»[1392]. Сообщение было опубликовано 18 (30) мая, и в этот же день Шувалов с Солсбери подписали три англо-русских протокола (меморандума), а Лайарду в Константинополь был отправлен окончательный текст «оборонительного соглашения» с Турцией.

Но сообщение в «Таймс» появилось в нужный момент, именно после того, как 15 (27) мая в Форин офисе получили донесение Лайарда о согласии султана на подписание соглашения. В британском правительстве более всего опасались, что турки прозреют и поймут: страхи, раздуваемые английским послом в отношении русской агрессии, явно преувеличены, следовательно, не за что отдавать Лондону Кипр. Поэтому все переговоры, как с турками, так и с русскими, англичане облекли в строжайший режим секретности. Отсюда и 48-часовой ультиматум Порте, и притормаживание окончательного соглашения с Петербургом. Все было подчинено строгой очередности: сначала выдавить из турок согласие, затем пригласить Шувалова для оформления англо-русских договоренностей.

Первый из подписанных протоколов предусматривал раздел Болгарии и сокращение ее территории, определенной Сан-Стефанским договором. Как позднее выразится Солсбери, этот договор угрожал Константинополю, и поэтому мы «оттолкнули» Болгарию от Адрианополя[1393]. Территория к северу от Балканского хребта «должна быть наделена политической автономией под управлением князя, другая, к югу от Балкан, должна в большей мере получить административное самоуправление (административную автономию), например, как это установлено в английских колониях — с христианским правителем, назначаемым с молчаливого согласия Европы, на пять или десять лет». В Закавказье Россия возвращала Турции занятые ее войсками Баязед и Алашкерт. Англия не возражала против возвращения России Южной Бессарабии и «соглашалась не оспаривать желание Императора России оккупировать порт Батум и сохранить свои завоевания в Армении», т. е. Карс и Ардаган. Что же касалось остальных условий Сан-Стефанского договора, то тут была достигнута просто «изумительная» договоренность: лондонский кабинет соглашался не возражать против них, «если, после полного обсуждения на конгрессе, Россия сумеет настоять на их сохранении». «Правительство ее величества исходит из той точки зрения, — отмечал Солсбери, — что заботу о защите Оттоманской империи… впредь лежащую на Англии, теперь можно осуществлять, не подвергая Европу бедствиям новой войны»[1394].