И еще: «Вся Европа… против нас». А кто три месяца не мог договориться с Веной и тем самым бросил ее в объятья Лондона? «Вся Европа…» — это явный перебор. Петербургские политики весьма недурно потрудились, чтобы настроить против себя «всю Европу».

Как писал Шувалов, «на деле мы получили согласие императора лишь спустя две недели, когда граф Андраши уже пошел по следам англичан и когда он во всех вопросах высказался против нас, даже в тех случаях, где не были затронуты интересы Австро-Венгрии»[1419]. Однако если прибавить к 17 (29) июня две недели, то к этому времени конгресс уже давно закрылся. Но не важно, кто ошибался в датах — Шувалов или Милютин. Важна ошибка, допущенная в самом подходе: твердость и решительность надо было проявлять под стенами Константинополя, а не в неуступчивости по вопросам балканского размежевания. В итоге возможность дожимать Шувалова предоставилась Андраши, и он ею воспользовался сполна. Шувалов сам впоследствии признавался, что «нерешительность, проявленная в вопросе об уступке части территории (l’enclave), требуемой Австрией, толкнула графа Андраши в объятия Англии»[1420].

Возможность же реализовать этот эффект «объятий» была связана с тем, как Бисмарк организовал работу конгресса. Германский канцлер председательствовал на нем «с известной военной резкостью, которая ни в ком не вызывала неодобрения и перед которой склонялись представители всех держав, не исключая двух английских министров»[1421]. Как только на пленарных заседаниях прения по балканским вопросам заходили в тупик, германский канцлер отправлял заинтересованные стороны договариваться в узком формате. Так и получилось, что Шувалов остался наедине с Солсбери и Андраши. Бисмарк же действовал вполне логично: вы в этих вопросах заинтересованы, вы и договаривайтесь. Между прочим, это была именно та позиция, которую германский канцлер последовательно занимал еще задолго до конгресса, призывая, в частности, российское правительство заранее договориться с Веной по разграничению своих интересов на Балканах, а если понадобится, то и купить ее расположение. Не будем забывать и того, что еще накануне конгресса Бисмарк был посвящен Шуваловым в содержание англо-русских соглашений. Не исключено, что и Андраши поделился с ним своими договоренностями с Лондоном.

Но вернемся к судьбе Ново-Базарского анклава. На следующее утро, после горячих споров с Шуваловым, Андраши направился к Горчакову и изложил ему суть вопроса. С первых же слов российский канцлер заявил ему: «Вы получите ее, эту территорию (l’enclave), мой высокочтимый коллега, я предпочитаю видеть ее в ваших руках, а не в руках турок»[1422]. Думается, что это заявление Горчакова, как и его положительные решения начала 1878 г. в отношении передачи Австро-Венгрии Боснии и Герцеговины, еще раз доказывает, что главным крохобором в вопросе уступок Вене балканских территорий был Александр II. И эта позиция вскоре самым негативным образом отразится на внешнеполитическом положении Российской империи.

Конгресс начался с довольно резких заявлений английских представителей. Относилось это, прежде всего, к устройству Болгарии. Так, на втором заседании конгресса Солсбери потребовал удаления Болгарии с берегов Эгейского моря, Шувалов же указывал, что пределы Болгарии уже были в свое время намечены в решениях Константинопольской конференции и соответствуют «этнографическим условиям болгарской нации»[1423]. Сравним это с тем, что было зафиксировано в первом лондонском протоколе от 18 (30) мая:

Заявления сторон, как видим, не выходили за рамки предварительного соглашения в Лондоне.

По одному из самых спорных вопросов — о нахождении турецких войск на территории Южной Болгарии — в том же лондонском протоколе было записано следующее:

Указанные положения лондонского соглашения по Болгарии в конечном итоге нашли свое отражение в статьях Берлинского трактата. В связи с чем может даже показаться, что между российскими и английскими представителями разыгрывался некий дипломатический спектакль.

Однако лондонское соглашение оставляло многие вопросы открытыми. Так в отношении Южной Болгарии в первом протоколе было записано, что от Лагоса «до побережья Черного моря дискуссия по границе остается открытой»[1425]. По данному вопросу в инструкции российским уполномоченным говорилось, что «мы должны настаивать на условиях Сан-Стефанского договора»[1426]. Хотя впоследствии Шувалов признавался, что «раз Румелия (Южная Болгария. — И.К.) оставалась во владении султана», то нам уже было безразлично, «пройдет ли южная граница дальше или ближе к Эгейскому морю»[1427]. Возникали вопросы и по пониманию «особых случаев» вхождения турецких войск на территорию Южной Болгарии. Но все же не они обострили ход переговоров.

2 (14) июня состоялась беседа Дизраэли с Шуваловым, на которой британский премьер заявил, что с момента появления выдержек из англо-русских протоколов в «Глоб» ситуация резко ухудшилась. По его словам, британская общественность увидела-де в достигнутом соглашении «триумф России, эквивалентный поражению Англии»[1428]. Извините, граф, как бы намекал Биконсфилд, но теперь я просто вынужден пересмотреть ранее достигнутое соглашение. И он стал ужесточать позиции, особо настаивая на размещении турецких гарнизонов по всей территории Южной Болгарии.