жалко. Положив голову на плечо своего любовника, Тасянь-Цзюнь тихо спросил:

— Если я силой заберу у него духовное ядро… будешь ли ты еще сильнее ненавидеть меня?

Что тут еще можно сказать, и есть ли вообще что-то более непостижимое, чем быть отвергнутым из-за соперничества с самим собой.

Тасянь-Цзюнь еще крепче сжал Чу Ваньнина в своих объятьях.

— Но изначально ты был человеком этого достопочтенного… не изменяй мне.

Страстно и истово пробормотав это свое желание, Тасянь-Цзюнь почувствовал себя опустошенным.

Слишком долго пролежав в одиночестве затупится и самый острый клинок.

— Восемь лет. После возрождения так долго ты был у него, а я все это время в одиночестве ждал в том другом бренном мире.

Покинутый Дворец Ушань поблек без ушедшего супруга[269.4].

— Не покидай меня снова. В первый раз я еще мог закончить все самоубийством, но если ты уйдешь второй раз… я даже не смогу выбрать смерть, — Тасянь-Цзюнь нахмурился. В этот момент на его лице переплелись печаль и одержимость, отчего оно выглядело одновременно мрачно и безумно, — я не смогу это вынести…

Глава 270. Цитадель Тяньинь. Заслуженная кара и приговор

Три дня пролетели быстро. На рассвете третьего дня Ши Мэй стоял у дверей тайной комнаты.

Тасянь-Цзюнь уже полностью оделся. Его одежда, включая броню, была все того же черного цвета, на тонкой талии располагался яркий серебристый футляр с тайным оружием. Сразу бросались в глаза длинные стройные ноги, развернутые плечи, кожаные наручи в виде чешуи дракона на руках и запястья, обвязанные множеством трубок с метательным оружием.

Когда он посмотрел на Ши Мэя, его взгляд был холоден и безучастен:

— Ты пришел.

— Приготовься, мы отправляемся в Цитадель Тяньинь.

— Незачем готовиться, пошли.

Ши Мэй смерил его изучающим взглядом:

— А что насчет Чу Ваньнина?

— Я напоил его лекарством, он спит.

Ши Мэй кивнул, но из предосторожности вместе с Тасянь-Цзюнем вошел в тайную комнату и проверил пульс:

— Пока его энергии недостаточно, но она полностью восстановится в течение нескольких дней. Нужно быть особо внимательными и осмотрительными, — сказал Ши Мэй.

Конечно, Тасянь-Цзюнь не боялся боевой мощи Чу Ваньнина, поэтому и спросил о другом:

— А память?

Ши Мэй взглянул на него:

— Тоже восстановится.

— …

Проигнорировав недовольное выражение на лице помрачневшего Тасянь-Цзюня, Ши Мэй встал с кровати и установил в тайной комнате дурманящий разум заговор крепкого сна, чтобы Чу Ваньнин не смог внезапно проснуться и помешать его планам. Напоследок, когда они уже вышли из комнаты, он заблокировал дверь еще одним сильнейшим запирающим заклинанием.

— Зачем ты наложил это заклинание? — нахмурился Тасянь-Цзюнь. — На этой горе нет и не может быть посторонних, а у Наньгун Лю разум малолетнего сорванца, так что здесь нет никого, кто мог бы войти туда и помочь ему.

Все с тем же неизменно спокойным лицом Ши Мэй холодно и равнодушно ответил:

— От крысы, живущей в твоем доме, не убережешься[270.1].

— Кто это?

— Ты его не знаешь, — Ши Мэй вздохнул, — но он и правда самый близкий мне человек. Не будем об этом, пойдем.

И они ушли.

В опустевшей холодной каменной комнате остался лишь Чу Ваньнин. Он по-прежнему был погружен в глубокий сон, в котором, окружив его со всех сторон, воспоминания двух жизней постепенно возвращались к нему.

Однако даже Ши Мэй не мог предположить, что Чу Ваньнин так долго находился в подобном неустойчивом душевном состоянии и не мог вернуть свою память и полное сознание вовсе не из-за физической слабости. Была еще одна очень важная причина…

Воспоминания, что он должен был восстановить, принадлежали не только ему!

Половина его земной души слишком долго находилась в теле Мо Жаня, так что со временем их души оказались переплетены друг с другом и теперь, когда эта часть души возвратилась к нему, вслед за ней потянулись и некоторые глубоко сокрытые в сердце Мо Жаня воспоминания.

В данный момент эти смутные образы, наконец, превратились в наводнившие его разум связные сцены. Он спал и видел во сне куски разбитых вдребезги воспоминаний об ужасных событиях прошлого.

Сначала ему приснился погост и безымянная могила, в которой на трупе женщины лежал непричесанный и неумытый ребенок. Малыш плакал навзрыд, его глаза были затуманены, измазанное грязью личико в слезах и соплях.

— Мама… мама... Есть здесь кто-нибудь? Кто-нибудь… похороните и меня тоже… закопайте и меня вместе с мамой…

Потом ему приснился «Терем Цзуйюй» в Сянтани, где Мо Жань с головы до ног в синяках и кровоподтеках, съежившись, сидел в собачьей клетке. Жарко натопленная комната была окутана ароматным туманом, исходящим от чадящей золотой курительницы в виде благословенного зверя. Посреди этой роскоши и благоухания, в маленькой клетке, в которой невозможно было не только встать, но даже повернуться, был заперт маленький мальчик, которому было нечего есть и пить.

Какой-то другой ребенок примерно одного с ним возраста, растянув рот в довольной ухмылке, глумился над ним:

— Просто посмотри, на кого ты сейчас похож! Хотел быть героем? А по-моему, ты просто смешон! Тьфу! В этой жизни ты был и будешь просто шутом!

Когда в маленького Мо Жаня полетел плевок, он просто закрыл глаза.

Ресницы Чу Ваньнина тоже затрепетали.

Мо Жань…

А затем ему приснились яркие языки пламени, которые извивались и танцевали свой дьявольский танец, словно злые духи повешенных преступников.

Отовсюду слышался плач и переходящие в визг отчаянные крики, рушились обгоревшие балки и валил густой дым.

Юный Мо Жань с застывшим лицом и спокойным взглядом сидел посреди этого огненного бедствия. Голова его была опущена, на коленях лежал окровавленный тесак, в руке гроздь винограда, с ягод которой он неспешно сдирал фиолетовую кожицу:

— Все кончено, мама.

Мо Жань выглядел очень спокойным и умиротворенным.

— Вот только я не смогу снова увидеть тебя... я убил всех этих людей и теперь мои руки в крови. Мама, после смерти я попаду в Ад и больше никогда не смогу увидеть тебя.

Мо Жань… Мо Жань…

Внезапно перед глазами Чу Ваньнина вспыхнул свет, и в этой вспышке он увидел нежное женское лицо с чуть приподнятыми к уголкам красивыми глазами.

Кто это?

Чу Ваньнин невольно обратил внимание на то, что глаза и брови этой женщины были немного похожи на его собственные черты. Сходство стало особенно очевидным, когда увлеченная кропотливой ручной