Не до конца искренен и Нурсултан Абишевич. Человек Востока, он вел тонкую игру. Прежде чем ответить категоричным отказом прилететь в Минск, он успел посоветоваться с Горбачевым. По крайней мере, сам Горбачев об этом как-то обмолвился:

«В тот день в Москву по договоренности прилетел Назарбаев. Узнав о событиях в Минске, стал советоваться со мной, сказал, что его туда приглашают. Я поинтересовался. Что он сам думает. Видел: оскорбился случившимся. И вместе с тем почувствовал, что, если бы его позвали раньше, и он бы поехал. Наверное, это было бы лучше. Хотя трудно предугадать.

Свое официальное отношение к Беловежскому соглашению я выразил в заявлении Президента СССР, опубликованном 10 декабря. В нем подчеркивалось: Судьба многонационального государства не может быть определена волей руководителей трех республик. Вопрос этот должен решиться только конституционным путем с участием всех суверенных государств и с учетом воли их народов»[546].

Не беззубым заявлением должен был отделаться президент страны, а хотя бы воспользоваться советами своих ближайших помощников, предлагавших ему власть употребить. Так, Г. Х. Шахназаров, готовивший материалы совещания у Горбачева, состоявшегося на следующий день после Беловежской встречи, пишет:

«Горбачев просил подготовить выступление, в котором должны быть проставлены все точки над «i», прямо и без обиняков сказано о роли Кравчука и других участников минских соглашений.

9-го перед встречами с Ельциным и Назарбаевым он позвонил и спросил: «Что будем делать?» Я сказал, что подготовил текст его заявления, которое завершается предложением созвать Съезд народных депутатов СССР и там предложить провести референдум. Одновременно я подготовил проект заявления Президента, дезавуирующего минские документы. Горбачев согласился.

С 12 часов он встречался сначала с Ельциным и Назарбаевым, затем с Муталибовым, Набиевым. Сообщил мне перед этим, что среднеазиатские лидеры просили Назарбаева вернуться домой, а сами приняли решение в Москву не приезжать»[547].

Из воспоминаний А. Грачева:

«9 декабря сразу после приезда президента в Кремль я вошел к нему в кабинет. Он полностью владел собой, был мобилизован и бодр. Горбачев ждал намеченную на 12 часов встречу с Ельциным и уже прилетевшим в Москву Назарбаевым. Мы обменялись мнениями по поводу произошедшего в Беловежской Пуще. Горбачев наступательно сказал мне:

— Пусть объяснят это всей стране, миру и мне. Я уже говорил с Назарбаевым — тот возмущен и тоже ждет объяснений от Ельцина. Должен прибыть к 12 часам, как и было условлено.

— А как Ельцин? — поинтересовался я.

— Обещал прийти, но потом перезвонил и сказал, что опасается за свою безопасность. Боится, что его здесь арестуют. Я ему: «Ты что, с ума сошел?» А он: «Может, не я, а кто-то еще». В общем, кажется, я его убедил, и он сейчас будет…»[548].

Удельные князья сговорились между собой развалить СССР ради удовлетворения своих политических амбиций, а Президент СССР Горбачев ограничился лишь заявлением, не проявив политической воли. А ведь у него была такая опора, как мартовский референдум, воля народа. Вместо того, чтобы арестовать Беловежских «заговорщиков», он чуть ли не со слезами на глазах заискивает на встрече с Ельциным, начинает его упрекать, стыдить.

Из воспоминаний Н. А. Назарбаева:

«…Я пришел к Горбачеву. Через пять минут входит Ельцин. Смотреть на него было тяжело. Мне позднее Кравчук рассказывал: они там, в Беловежской Пуще, каждый абзац документа отдельно отмечали — а было в нем две с половиной страницы.

Хмурый Ельцин сел напротив Горбачева и доложил ему об упразднении Союза: мол, Кравчук иначе не соглашался. А Горбачев спрашивает: «Что теперь будет со стратегическими вооруженными силами? Что будет с гражданством? Что будет с границами?

Что будет с остальными союзными республиками?» Ельцин рассердился: «Это что, допрос?» Горбачев смягчился: «Да ладно, садись. Но ты мне скажи, что завтра людям говорить?» Ельцин в ответ: «Я скажу, что займу ваше место». И так — сорок минут перебранки, мне даже стыдно стало присутствовать при этом…»[549].

Более красочно описывает это совещание у М. С. Горбачева Л. М. Кравчук, правда, со слов Б. Н. Ельцина:

«У меня состоялся телефонный разговор с Борисом Николаевичем после его встречи с Горбачевым, которая продолжалась два с половиной часа. Он рассказал, какой между ними вёлся сложный и удручающий диалог, и подчеркнул: «Леонид Макарович, никогда и ни с кем не хотел бы я больше иметь подобного разговора».

Туго ему пришлось. Назарбаев, то ли обидевшись, то ли по другой какой-то причине, занял выжидательную позицию, а Горбачев, поддерживаемый своими сторонниками, обрушился на Ельцина.

Ну вот, представьте себе, сидят приглашенные. Поднимается Михаил Сергеевич и говорит: «Товарищи, мы еще живем и работаем в Союзе. Вот мне тут передали материалы встречи Ельцина, Кравчука и Шушкевича в Беловежской Пуще. Любопытные, должен сказать, материалы. Оказывается, Союза, уже нет. Но он ведь есть. И никто не давал права от имени народа, как говорится, за закрытыми дверьми, даже не поставив в известность Президента Союза, пересматривать нашу историю, навязывать нам свою волю. Этот документ не имеет никакой юридической силы. На что вы рассчитывали?»

Встает Ельцин: «Михаил Сергеевич, ну зачем вы так? Этот документ законный. И если Россия, Украина и Беларусь приняли решение выйти из Союза, то с этим необходимо считаться». «Нет, подождите, Борис Николаевич! — возражает Горбачев. — Союзный договор в свое время подписывали все республики. А вы даже не удосужились проинформировать всех нас о своей затее! Если каждый будет делать все, что ему в голову взбредет, — далеко мы зайдем, знаете. Очень далеко. Где тут подпись, Назарбаева? Он еще ее не поставил. А где подпись Каримова? Подпись Акаева? Подпись Снегура? Где? Давайте не будем очередной ГКЧП устраивать…»

И пошло и поехало…»[550]

А поехало все в сторону признания Горбачевым Беловежских соглашений, которые, сразу же после ухода Ельцина и Назарбаева из его кабинета, будут оценены в качестве «инициативы». Свидетельствует А. Грачев:

«Зайдя к Горбачеву сразу после выхода Назарбаева и Ельцина из кабинета, я застал его в задумчивости.

— Что мне сказать прессе, Михаил Сергеевич? Там уже целая толпа журналистов.

Горбачев, тщательно подбирая слова, начал диктовать сообщение для печати: