Таким образом под прикрытием урагана гнева мистрис Кромп, разразившегося над почтинспектором, который навестил ее, Лили и Белл избавились от многого, что должно бы было обрушиться на их головы. Оставалась еще мистрис Бойс. Здесь, однако, для доведения истории мистрис Кромп до отдаленнейшего по возможности периода, я могу прибавить, что ей «не отказали от места» и что она продолжает получать от короны по два с половиной пенса в день.

– Должно быть, это презлая старуха, – сказал инспектор отвозившему его человеку.

– Точно так, сэр, все так отзываются о ней. Редко кого не обсчитает или не облает.

Белл и Лили вместе отправились к мистрис Бойс.

– Если она будет становиться несносною, я заговорю о твоей свадьбе, – сказала Лили.

– Сделай одолжение, – отвечала Белл, – я не против этого, только не знаю, можно ли тут о чем-нибудь разговориться. Свадьба доктора – это такой обыкновенный предмет для разговора.

– Однако не обыкновеннее, чем свадьба священника, – сказала Лили.

– Ну уж, не знаю. Свадьбы священников – события весьма замечательные. Они почти всегда выбирают себе невест в провинциях. Таков уж их удел. Совсем другое дело – доктора и адвокаты. Я не думаю, чтобы они когда-нибудь женились в провинции. Они делают это в Лондоне. Свадьба же провинциального доктора не может служить для разговора особенно интересным предметом.

По всей вероятности, мистрис Бойс имела с Белл одинаковый взгляд на свадьбу провинциального доктора, потому что ей не угодно было предстоящую свадьбу доктора Крофтса принять за главный предмет разговора. Как скоро Лили и Белл заняли места, мистрис Бойс немедленно завела речь о Малом доме, начав выражением своего величайшего изумления и, разумеется, радости по поводу внезапной перемены, последовавшей в их намерении.

– Тем еще милее, – сказала она, – когда между родными не будет никаких неприятностей.

– У нас, между родными, никогда не было неприятностей, – возразила Белл.

– О да, я в этом уверена. Я всегда с особенным удовольствием указывала на доброе согласие между вами и вашим дядей. И когда мы услышали о вашем намерении выехать…

– Но, мистрис Бойс, мы остаемся на месте. Мы хотели было выехать, полагая, что в Гествике нашей мама будет спокойнее, но потом отдумали и теперь остаемся здесь.

– Правда ли, что дом будут перекрашивать? – спросила мистрис Бойс.

– Я думаю, правда, – отвечала Лили.

– Снаружи и внутри?

– Когда-нибудь ведь надобно же будет это сделать, – сказала Белл.

– Да, конечно, надо, однако сказать, что со стороны сквайра это весьма великодушно. В вашем доме так много деревянных поделок. Желала бы я знать, когда наши комиссионеры вздумают выкрасить наш дом, для духовенства просто никто ничего не хочет сделать. Во всяком случае, я в восторге, что вы остаетесь… Сколько раз говорила я мистеру Бойсу, что бы стали мы делать без вас? Я уверена, что сквайр не отдал бы этого дома внаймы.

– Не знаю, отдавал ли он его когда-нибудь.

– Если бы он остался пустым, то в нем все пришло бы в ветхость и разрушение, не правда ли? А могла ли ваша мама платить за квартиру, которую наняла в Гествике?

– Право, я ничего не знаю. Белл вернее меня может сообщить вам об этом, потому что квартиру нанимал Крофтс. Я полагаю, что доктор Крофтс рассказывает ей все.

Таким образом, разговор переменился, и мистрис Бойс поняла, что, какие бы тут ни были еще секреты, открытие их при настоящем случае оказывалось невозможным.

Свадьба доктора Крофтса и Белл должна была состояться в половине июня, и сквайр решился придать этой церемонии всевозможную пышность, открыв для новобрачных и гостей двери своего дома. По особому условию между Белл и леди Джулией, о чем было уже сказано, на свадьбу был приглашен лорд Дегест и сама леди Джулия. На этот случай из Торки приехал полковник и леди Фанни, это был первый визит, сделанный полковником своему родительскому крову в течение многих лет. Бернард отказался сопутствовать отцу. Он еще не уехал за границу, но тут были обстоятельства, которые заставляли его чувствовать, что он не найдет особенного удовольствия на свадьбе. Брачный обряд совершал мистер Бойс вместе с высокопочтеннейшим Джоном Джозефом Джонсом, магистром наук, окончившим курс в Кембридже, в коллегии Иисуса, и куратором церкви Святого Петра, у северных ворот Гествика, – так гласила местная газета County Chronicle, – это маленькое объявление имело те последствия, что у читателей газеты недоставало терпения проследить его далее титула высокопочтеннейшего Джона Джозефа Джонса, а чрез это обстоятельство известие о бракосочетании Белл с доктором Крофтсом не распространилось так широко, как можно было бы желать.

Свадьбу сыграли весьма весело. Сквайр был как нельзя более любезен и принимал гостей с таким радушием, как будто присутствие их в его залах доставляло ему истинное наслаждение. Восторжествовавший Хопкинс с таким тщанием украсил цветами и зеленью старые комнаты, что Лили и Белл приходили в восторг. В течение этого периода плетения гирлянд и расстановки цветов старый старик обнаружил частичку чувства, о котором нельзя не упомянуть на этих последних строках. Лили начала хвалить вкус старика, в то время как Белл куда-то удалилась.

– Я бы желал, чтоб это было для тебя, моя милочка! – сказал Хопкинс. – Желал, чтобы это было для тебя!

– Хорошо это идет, Хопкинс, и для настоящего случая, – отвечала Лили торжественно.

– Для него я бы ничего не сделал, – продолжал Хопкинс, – ровно ничего. Одной ветки не повесил бы. А вот для другого-то!..

Лили ничего не сказала. Она знала, что старик выразил желание всех окружавших ее. Она не сказала ни слова, тем более, что в это время воротилась Белл.

Но на свадьбе никто не был так весел, как Лили, – никто так не веселился, не радовался, не сочувствовал брачному торжеству. Она кокетничала со старым графом до такой степени, что он готов был сам жениться на ней. Видевшие ее в тот вечер и ничего не знавшие из ее собственной истории, никаким образом не могли бы представить себе, что она сама так жестоко была обманута месяцев шесть или восемь тому назад. А знавшие ее не могли не представить себе, что страдания, которые она выносила тогда, служили для нее таким жестоким ударом, поправление от которого казалось для нее невозможным. Хотя она сама полагала, что поправление для нее невозможно, хотя ее можно было сравнить с человеком, который потерял в сражении правую руку, но с потерею этой руки для нее не все еще утратилось. Пуля, поразившая ее так жестоко, не коснулась ее жизни, и она ни словом, ни взглядом не хотела жаловаться свету на рану, которую получила.

– Жены, потеряв мужей своих, продолжают пить, есть и веселиться, – говорила она самой себе. – А он еще не умер.

Поэтому она решилась казаться счастливою и, смею сказать, не только привела в исполнение свою решимость, но и действительно наслаждалась счастьем, насколько это было для нее доступно.