– Послушай, – начал он Ивану Федоровичу, – ты извини, ятолько чтобы напомнить: ты ведь к Смердякову пошел с тем, чтоб узнать проКатерину Ивановну, а ушел, ничего об ней не узнав, верно забыл…

– Ах да! – вырвалось вдруг у Ивана, и лицо его омрачилосьзаботой, – да, я забыл… Впрочем, теперь все равно, все до завтра, – пробормоталон про себя. – А ты, – раздражительно обратился он к гостю, – это я сам сейчасдолжен был вспомнить, потому что именно об этом томило тоской! Что ты выскочил,так я тебе и поверю, что это ты подсказал, а не я сам вспомнил?

– А не верь, – ласково усмехнулся джентльмен. – Что за веранасилием? Притом же в вере никакие доказательства не помогают, особенноматериальные. Фома поверил не потому, что увидел воскресшего Христа, а потому,что еще прежде желал поверить. Вот, например, спириты… я их очень люблю…вообрази, они полагают, что полезны для веры, потому что им черти с того светарожки показывают. «Это, дескать, доказательство уже, так сказать, материальное,что есть тот свет». Тот свет и материальные доказательства, ай-люли! И наконец,если доказан черт, то еще неизвестно, доказан ли Бог? Я хочу в идеалистическоеобщество записаться, оппозицию у них буду делать: «дескать реалист, а нематериалист, хе-хе!»

– Слушай, – встал вдруг из-за стола Иван Федорович. – Ятеперь точно в бреду… и, уж конечно, в бреду… ври что хочешь, мне все равно! Тыменя не приведешь в исступление, как в прошлый раз. Мне только чего-то стыдно…Я хочу ходить по комнате… Я тебя иногда не вижу и голоса твоего даже не слышу,как в прошлый раз, но всегда угадываю то, что ты мелешь, потому что это я, ясам говорю, а не ты! Не знаю только, спал ли я в прошлый раз или видел тебянаяву? Вот я обмочу полотенце холодною водой и приложу к голове, и авось тыиспаришься.

Иван Федорович прошел в угол, взял полотенце, исполнил, каксказал, и с мокрым полотенцем на голове стал ходить взад и вперед по комнате.

– Мне нравится, что мы с тобой прямо стали на ты, – началбыло гость.

– Дурак, – засмеялся Иван, – что ж я вы, что ли, стану тебеговорить. Я теперь весел, только в виске болит… и темя… только, пожалуйста, нефилософствуй, как в прошлый раз. Если не можешь убраться, то ври что-нибудьвеселое. Сплетничай, ведь ты приживальщик, так сплетничай. Навяжется же такойкошмар! Но я не боюсь тебя. Я тебя преодолею. Не свезут в сумасшедший дом!

– C’est charmant,[35] приживальщик. Да я именно в своемвиде. Кто ж я на земле, как не приживальщик? Кстати, я ведь слушаю тебя инемножко дивлюсь: ей-богу, ты меня как будто уже начинаешь помаленьку приниматьза нечто и в самом деле, а не за твою только фантазию, как стоял на том впрошлый раз…

– Ни одной минуты не принимаю тебя за реальную правду, –как-то яростно даже вскричал Иван. – Ты ложь, ты болезнь моя, ты призрак. Ятолько не знаю, чем тебя истребить, и вижу, что некоторое время надобнопрострадать. Ты моя галлюцинация. Ты воплощение меня самого, только одной,впрочем, моей стороны… моих мыслей и чувств, только самых гадких и глупых. Сэтой стороны ты мог бы быть даже мне любопытен, если бы только мне было время стобой возиться…

– Позволь, позволь, я тебя уличу: давеча у фонаря, когда тывскинулся на Алешу и закричал ему: «Ты от него узнал! Почему ты узнал, что онко мне ходит?» Это ведь ты про меня вспоминал. Стало быть, одно маленькоемгновеньице ведь верил же, верил, что я действительно есмь, – мягко засмеялсяджентльмен.

– Да, это была слабость природы… но я не мог тебе верить. Яне знаю, спал ли я или ходил прошлый раз. Я, может быть, тогда тебя только восне видел, а вовсе не наяву…

– А зачем ты давеча с ним так сурово, с Алешей-то? Он милый;я пред ним за старца Зосиму виноват.

– Молчи про Алешу! Как ты смеешь, лакей! – опять засмеялсяИван.

– Бранишься, а сам смеешься – хороший знак. Ты, впрочем,сегодня гораздо со мной любезнее, чем в прошлый раз, и я понимаю отчего: этовеликое решение…

– Молчи про решение! – свирепо вскричал Иван.

– Понимаю, понимаю, c’est noble, c’est charmant,[36] тыидешь защищать завтра брата и приносишь себя в жертву… c’est chevaleresque.[37]

– Молчи, я тебе пинков надаю!

– Отчасти буду рад, ибо тогда моя цель достигнута: колипинки, значит, веришь в мой реализм, потому что призраку не дают пинков. Шуткив сторону: мне ведь все равно, бранись, коли хочешь, но все же лучше быть хотькаплю повежливее, хотя бы даже со мной. А то дурак да лакей, ну что за слова!

– Браня тебя, себя браню! – опять засмеялся Иван, – ты – я,сам я, только с другою рожей. Ты именно говоришь то, что я уже мыслю… и ничегоне в силах сказать мне нового!

– Если я схожусь с тобою в мыслях, то это делает мне толькочесть, – с деликатностью и достоинством проговорил джентльмен.

– Только всё скверные мои мысли берешь, а главное – глупые.Ты глуп и пошл. Ты ужасно глуп. Нет, я тебя не вынесу! Что мне делать, что мнеделать! – проскрежетал Иван.

– Друг мой, я все-таки хочу быть джентльменом и чтобы менятак и принимали, – в припадке некоторой чисто приживальщицкой и уже впередуступчивой и добродушной амбиции начал гость. – Я беден, но… не скажу, чтоочень честен, но… обыкновенно в обществе принято за аксиому, что я падшийангел. Ей-богу, не могу представить, каким образом я мог быть когда-нибудьангелом. Если и был когда, то так давно, что не грешно и забыть. Теперь ядорожу лишь репутацией порядочного человека и живу как придется, стараясь бытьприятным. Я людей люблю искренно – о, меня во многом оклеветали! Здесь, когдавременами я к вам переселяюсь, моя жизнь протекает вроде чего-то как бы и всамом деле, и это мне более всего нравится. Ведь я и сам, как и ты же, страдаюот фантастического, а потому и люблю ваш земной реализм. Тут у вас всеочерчено, тут формула, тут геометрия, а у нас все какие-то неопределенныеуравнения! Я здесь хожу и мечтаю. Я люблю мечтать. К тому же на земле ястановлюсь суеверен – не смейся, пожалуйста: мне именно это-то и нравится, чтоя становлюсь суеверен. Я здесь все ваши привычки принимаю: я в баню торговуюполюбил ходить, можешь ты это представить, и люблю с купцами и попами париться.Моя мечта это – воплотиться, но чтоб уж окончательно, безвозвратно, вкакую-нибудь толстую семипудовую купчиху и всему поверить, во что она верит.Мой идеал – войти в церковь и поставить свечку от чистого сердца, ей-богу так.Тогда предел моим страданиям. Вот тоже лечиться у вас полюбил: весной оспапошла, я пошел и в воспитательном доме себе оспу привил – если б ты знал, как ябыл в тот день доволен: на братьев славян десять рублей пожертвовал!.. Да ты неслушаешь. Знаешь, ты что-то очень сегодня не по себе, – помолчал немногоджентльмен. – Я знаю, ты ходил вчера к тому доктору… ну, как твое здоровье? Чтотебе доктор сказал?