– Опять в философию въехал! – ненавистно проскрежетал Иван.

– Боже меня убереги, но ведь нельзя же иногда непожаловаться. Я человек оклеветанный. Вот ты поминутно мне, что я глуп. Так ивидно молодого человека. Друг мой, не в одном уме дело! У меня от природысердце доброе и веселое, «я ведь тоже разные водевильчики». Ты, кажется,решительно принимаешь меня за поседелого Хлестакова, и, однако, судьба моягораздо серьезнее. Каким-то там довременным назначением, которого я никогдаразобрать не мог, я определен «отрицать», между тем я искренно добр и котрицанию совсем не способен. Нет, ступай отрицать, без отрицания-де не будеткритики, а какой же журнал, если нет «отделения критики»? Без критики будетодна «осанна». Но для жизни мало одной «осанны», надо, чтоб «осанна»-то этапереходила через горнило сомнений, ну и так далее, в этом роде. Я, впрочем, вовсе это не ввязываюсь, не я сотворял, не я и в ответе. Ну и выбрали козлаотпущения, заставили писать в отделении критики, и получилась жизнь. Мы этукомедию понимаем: я, например, прямо и просто требую себе уничтожения. Нет,живи, говорят, потому что без тебя ничего не будет. Если бы на земле было всеблагоразумно, то ничего бы и не произошло. Без тебя не будет никакихпроисшествий, а надо, чтобы были происшествия. Вот и служу скрепя сердце, чтобыбыли происшествия, и творю неразумное по приказу. Люди принимают всю этукомедию за нечто серьезное, даже при всем своем бесспорном уме. В этом их итрагедия. Ну и страдают, конечно, но… все же зато живут, живут реально, нефантастически; ибо страдание-то и есть жизнь. Без страдания какое было бы в нейудовольствие – все обратилось бы в один бесконечный молебен: оно свято, носкучновато. Ну а я? Я страдаю, а все же не живу. Я икс в неопределенномуравнении. Я какой-то призрак жизни, который потерял все концы и начала, и дажесам позабыл наконец, как и назвать себя. Ты смеешься… нет, ты не смеешься, тыопять сердишься. Ты вечно сердишься, тебе бы все только ума, а я опять-такиповторю тебе, что я отдал бы всю эту надзвездную жизнь, все чины и почести зато только, чтобы воплотиться в душу семипудовой купчихи и Богу свечки ставить.

– Уж и ты в Бога не веришь? – ненавистно усмехнулся Иван.

– То есть как тебе это сказать, если ты только серьезно…

– Есть Бог или нет? – опять со свирепою настойчивостьюкрикнул Иван.

– А, так ты серьезно? Голубчик мой, ей-богу, не знаю, вотвеликое слово сказал.

– Не знаешь, а Бога видишь? Нет, ты не сам по себе, ты – я,ты есть я и более ничего! Ты дрянь, ты моя фантазия!

– То есть, если хочешь, я одной с тобой философии, вот этобудет справедливо. Je pense donc je suis,[42] это я знаю наверно, остальное жевсе, что кругом меня, все эти миры, Бог и даже сам сатана – все это для меня недоказано, существует ли оно само по себе или есть только одна моя эманация,последовательное развитие моего я, существующего довременно и единолично…словом, я быстро прерываю, потому что ты, кажется, сейчас драться вскочишь.

– Лучше бы ты какой анекдот! – болезненно проговорил Иван.

– Анекдот есть и именно на нашу тему, то есть это неанекдот, а так, легенда. Ты вот укоряешь меня в неверии: «видишь-де, а неверишь». Но, друг мой, ведь не я же один таков, у нас там все теперьпомутились, и всё от ваших наук. Еще пока были атомы, пять чувств, четырестихии, ну тогда все кое-как клеилось. Атомы-то и в древнем мире были. А воткак узнали у нас, что вы там открыли у себя «химическую молекулу», да«протоплазму», да черт знает что еще – так у нас и поджали хвосты. Простосумбур начался; главное – суеверие, сплетни; сплетен ведь и у нас столько же,сколько у вас, даже капельку больше, а, наконец, и доносы, у нас ведь тоже естьтакое одно отделение, где принимают известные «сведения». Так вот эта дикаялегенда, еще средних наших веков – не ваших, а наших – и никто-то ей не веритдаже и у нас, кроме семипудовых купчих, то есть опять-таки не ваших, а нашихкупчих. Все, что у вас есть, – есть и у нас, это я уж тебе по дружбе одну тайнунашу открываю, хоть и запрещено. Легенда-то эта об рае. Был, дескать, здесь увас на земле один такой мыслитель и философ, «все отвергал, законы, совесть,веру», а главное – будущую жизнь. Помер, думал, что прямо во мрак и смерть, анперед ним – будущая жизнь. Изумился и вознегодовал: «Это, говорит, противоречитмоим убеждениям». Вот его за это и присудили… то есть, видишь, ты меня извини,я ведь передаю сам, что слышал, это только легенда… присудили, видишь, его,чтобы прошел во мраке квадриллион километров (у нас ведь теперь на километры),и когда кончит этот квадриллион, то тогда ему отворят райские двери и всепростят…

– А какие муки у вас на том свете, кроме-то квадриллиона? –с каким-то странным оживлением прервал Иван.

– Какие муки? Ах, и не спрашивай: прежде было и так и сяк, аныне все больше нравственные пошли, «угрызения совести» и весь этот вздор. Этотоже от вас завелось, от «смягчения ваших нравов». Ну и кто же выиграл,выиграли одни бессовестные, потому что ж ему за угрызения совести, когда исовести-то нет вовсе. Зато пострадали люди порядочные, у которых еще оставаласьсовесть и честь… То-то вот реформы-то на неприготовленную-то почву, да ещесписанные с чужих учреждений, – один только вред! Древний огонек-то лучше бы.Ну, так вот этот осужденный на квадриллион постоял, посмотрел и лег поперекдороги: «Не хочу идти, из принципа не пойду!» Возьми душу русскогопросвещенного атеиста и смешай с душой пророка Ионы, будировавшего во чревекитове три дня и три ночи, – вот тебе характер этого улегшегося на дорогемыслителя.

– На чем же он там улегся?

– Ну, там, верно, было на чем. Ты не смеешься?

– Молодец! – крикнул Иван, все в том же странном оживлении.Теперь он слушал с каким-то неожиданным любопытством. – Ну что ж, и теперьлежит?

– То-то и есть, что нет. Он пролежал почти тысячу лет, апотом встал и пошел.

– Вот осел-то! – воскликнул Иван, нервно захохотав, все какбы что-то усиленно соображая. – Не все ли равно, лежать ли вечно или идтиквадриллион верст? Ведь это биллион лет ходу?

– Даже гораздо больше, вот только нет карандашика и бумажки,а то бы рассчитать можно. Да ведь он давно уже дошел, и тут-то и начинаетсяанекдот.

– Как дошел! Да где ж он биллион лет взял?

– Да ведь ты думаешь все про нашу теперешнюю землю! Да ведьтеперешняя земля, может, сама-то биллион раз повторялась; ну, отживала,леденела, трескалась, рассыпалась, разлагалась на составные начала, опять вода,яже бе над твердию, потом опять комета, опять солнце, опять из солнца земля –ведь это развитие, может, уже бесконечно раз повторяется, и все в одном и томже виде, до черточки. Скучища неприличнейшая…

– Ну-ну, что же вышло, когда дошел?

– А только что ему отворили в рай, и он вступил, то, непробыв еще двух секунд – и это по часам, по часам (хотя часы его, по-моему,давно должны были бы разложиться на составные элементы у него в карманедорогой), – не пробыв двух секунд, воскликнул, что за эти две секунды не толькоквадриллион, но квадриллион квадриллионов пройти можно, да еще возвысив вквадриллионную степень! Словом, пропел «осанну», да и пересолил, так что иныетам, с образом мыслей поблагороднее, так даже руки ему не хотели подать напервых порах: слишком-де уж стремительно в консерваторы перескочил. Русскаянатура. Повторяю: легенда. За что купил, за то и продал. Так вот еще какие таму нас обо всех этих предметах понятия ходят.