Рассказчик остановился. Иван все время слушал его вмертвенном молчании, не шевелясь, не спуская с него глаз. Смердяков же,рассказывая, лишь изредка на него поглядывал, но больше косился в сторону.Кончив рассказ, он видимо сам взволновался и тяжело переводил дух. На лице егопоказался пот. Нельзя было, однако, угадать, чувствует ли он раскаяние или что.

– Стой, – подхватил, соображая, Иван. – А дверь-то? Еслиотворил он дверь только тебе, то как же мог видеть ее прежде тебя Григорийотворенною? Потому ведь Григорий видел прежде тебя?

Замечательно, что Иван спрашивал самым мирным голосом, дажесовсем как будто другим тоном, совсем незлобным, так что если бы кто-нибудьотворил к ним теперь дверь и с порога взглянул на них, то непременно заключилбы, что они сидят и миролюбиво разговаривают о каком-нибудь обыкновенном, хотяи интересном предмете.

– Насчет этой двери и что Григорий Васильевич будто бывидел, что она отперта, то это ему только так почудилось, – искривленноусмехнулся Смердяков. – Ведь это, я вам скажу, не человек-с, а все равно чтоупрямый мерин: и не видал, а почудилось ему, что видел, – вот его уж и несобьете-с. Это уж нам с вами счастье такое выпало, что он это придумал, потомучто Дмитрия Федоровича несомненно после того вконец уличат.

– Слушай, – проговорил Иван Федорович, словно опять начинаятеряться и что-то усиливаясь сообразить, – слушай… Я много хотел спросить тебяеще, но забыл… Я все забываю и путаюсь… Да! Скажи ты мне хоть это одно: зачемты пакет распечатал и тут же на полу оставил? Зачем не просто в пакете унес… Тыкогда рассказывал, то мне показалось, что будто ты так говорил про этот пакет,что так и надо было поступить… а почему так надо – не могу понять…

– А это я так сделал по некоторой причине-с. Ибо будьчеловек знающий и привычный, вот как я, например, который эти деньги сам виделзараньше и, может, их сам же в тот пакет ввертывал и собственными глазамисмотрел, как его запечатывали и надписывали, то такой человек-с с какой же быстати, если примерно это он убил, стал бы тогда, после убивства, этот пакетраспечатывать, да еще в таких попыхах, зная и без того совсем уж наверно, чтоденьги эти в том пакете беспременно лежат-с? Напротив, будь это похититель, какбы я, например, то он бы просто сунул этот пакет в карман, нисколько нераспечатывая, и с ним поскорее утек-с. Совсем другое тут Дмитрий Федорович: ониоб пакете только понаслышке знали, его самого не видели, и вот как достали егопримерно будто из-под тюфяка, то поскорее распечатали его тут же, чтобысправиться: есть ли в нем в самом деле эти самые деньги? А пакет тут жебросили, уже не успев рассудить, что он уликой им после них останется, потомучто они вор непривычный-с и прежде никогда ничего явно не крали, ибо родовыедворяне-с, а если теперь украсть и решились, то именно как бы не украсть, асвое собственное только взять обратно пришли, так как всему городу об этомпредварительно повестили и даже похвалялись зараньше вслух пред всеми, чтопойдут и собственность свою от Федора Павловича отберут. Я эту самую мысльпрокурору в опросе моем не то что ясно сказал, а, напротив, как будто намекомподвел-с, точно как бы сам не понимаючи, и точно как бы это они сами выдумали,а не я им подсказал-с, – так у господина прокурора от этого самого намека моегодаже слюнки потекли-с…

– Так неужели, неужели ты все это тогда же так на месте иобдумал? – воскликнул Иван Федорович вне себя от удивления. Он опять глядел наСмердякова в испуге.

– Помилосердуйте, да можно ли это все выдумать в такихпопыхах-с? Заранее все обдумано было.

– Ну… ну, тебе, значит, сам черт помогал! – воскликнул опятьИван Федорович. – Нет, ты не глуп, ты гораздо умней, чем я думал…

Он встал с очевидным намерением пройтись по комнате. Он былв страшной тоске. Но так как стол загораживал дорогу и мимо стола и стены почтиприходилось пролезать, то он только повернулся на месте и сел опять. То, что онне успел пройтись, может быть, вдруг и раздражило его, так что он почти впрежнем исступлении вдруг завопил:

– Слушай, несчастный, презренный ты человек! Неужели ты непонимаешь, что если я еще не убил тебя до сих пор, то потому только, что берегутебя на завтрашний ответ на суде. Бог видит, – поднял Иван руку кверху, – можетбыть, и я был виновен, может быть, действительно я имел тайное желание, чтоб…умер отец, но, клянусь тебе, я не столь был виновен, как ты думаешь, и, можетбыть, не подбивал тебя вовсе. Нет, нет, не подбивал! Но все равно, я покажу насебя сам, завтра же, на суде, я решил! Я все скажу, все. Но мы явимся вместе стобою! И что бы ты ни говорил на меня на суде, что бы ты ни свидетельствовал –принимаю и не боюсь тебя; сам все подтвержу! Но и ты должен пред судомсознаться! Должен, должен, вместе пойдем! Так и будет!

Иван проговорил это торжественно и энергично, и видно былоуже по одному сверкающему взгляду его, что так и будет.

– Больны вы, я вижу-с, совсем больны-с. Желтые у вас совсемглаза-с, – произнес Смердяков, но совсем без насмешки, даже как будтособолезнуя.

– Вместе пойдем! – повторил Иван, – а не пойдешь – все равноя один сознаюсь.

Смердяков помолчал, как бы вдумываясь.

– Ничего этого не будет-с, и вы не пойдете-с, – решил оннаконец безапелляционно.

– Не понимаешь ты меня! – укоризненно воскликнул Иван.

– Слишком стыдно вам будет-с, если на себя во всемпризнаетесь. А пуще того бесполезно будет, совсем-с, потому я прямо ведь скажу,что ничего такого я вам не говорил-с никогда, а что вы или в болезни какой (ана то и похоже-с), али уж братца так своего пожалели, что собой пожертвовали, ана меня выдумали, так как все равно меня как за мошку считали всю вашу жизнь, ане за человека. Ну и кто ж вам поверит, ну и какое у вас есть хоть однодоказательство?

– Слушай, эти деньги ты показал мне теперь, конечно, чтобыменя убедить.

Смердяков снял с пачек Исаака Сирина и отложил в сторону.

– Эти деньги с собою возьмите-с и унесите, – вздохнулСмердяков.

– Конечно, унесу! Но почему же ты мне отдаешь, если из-заних убил? – с большим удивлением посмотрел на него Иван.

– Не надо мне их вовсе-с, – дрожащим голосом проговорилСмердяков, махнув рукой. – Была такая прежняя мысль-с, что с такими деньгамижизнь начну, в Москве али пуще того за границей, такая мечта была-с, а пуще всепотому, что «все позволено». Это вы вправду меня учили-с, ибо много вы мнетогда этого говорили: ибо коли Бога бесконечного нет, то и нет никакойдобродетели, да и не надобно ее тогда вовсе. Это вы вправду. Так я и рассудил.

– Своим умом дошел? – криво усмехнулся Иван.

– Вашим руководством-с.

– А теперь, стало быть, в Бога уверовал, коли деньги назадотдаешь?

– Нет-с, не уверовал-с, – прошептал Смердяков.