оставались в рамках прежних постулатов о «защите свободы, демократии и американских ценностей» от любых «посягательств коммунистов», однако в реальности это означало фронтальное противостояние советскому влиянию по всем окраинным зонам международной системы. Теперь все американские стратеги стали трактовать «защиту интересов свободы и демократии» только в терминах «передовое базирование», «превентивная стратегия» и «активная оборона», что позволяло им с легкостью обосновать необходимость своего вмешательства в любой конфликт в любом регионе мира.

Ряд самых влиятельных членов высшего советского руководства, прежде всего министр обороны маршал Д. Ф. Устинов и стоящий за ним мощнейший военно-промышленный комплекс, пытались отстоять лидерские позиции Москвы путем опоры на экстенсивное наращивание силового потенциала и создание новых видов вооружений, поглощавших огромные финансовые ресурсы страны. И это при том, что в стране уже давно был создан колоссальный потенциал вооружений, многократно перекрывавший реальные потребности устрашения Вашингтона. Достаточно сказать, что, по оценкам многих авторитетных экспертов (Г. М. Корниенко, Ю. Д. Маслюков, А. В. Минаев, Р. А. Белоусов[1148]), к концу 1980 года огромный ядерный арсенал СССР, включавший в себя и атомные бомбы, и ракетные ядерные боеголовки, и артиллерийские снаряды, составлял 30 062 заряда, в то время как у США аналогичных зарядов было только 23 916 штук. При этом финансирование гражданских отраслей серьезно отставало от военных, что реально затрудняло обновление технологической базы уже серьезно устаревшего промышленного комплекса страны. На такую уязвимость советской экономики указывали даже многие военные, в том числе начальник Генштаба маршал Н. В. Огарков и его первый заместитель генерал армии В. И. Варенников[1149]. Однако в условиях монопольного положения Д. Ф. Устинова во всей системе советского ВПК все разумные доводы части высшего генералитета об асимметричном ответе на очередной виток гонки вооружений отвергались и тонули в хоре традиционных идеологических клише. Более того, позицию министра обороны всегда и почти во всем поддерживал Л. И. Брежнев как секретарь ЦК, многие годы курировавший оборонку. Вместе с тем тогдашний руководитель личного секретариата маршала Д. Ф. Устинова генерал-полковник Л. Г. Ивашов, который в те годы еще носил полковничьи погоны, уверял, что такая позиция «шефа» была вызвана его стойкой убежденностью, что «ракеты нам нужны не для того, чтобы победить, а для того, чтобы не допустить самой войны», чтобы создать такой потенциал, который раз и навсегда отбил бы у американцев саму идею начать войну против СССР[1150]. При этом сами США стремились вырваться на позиции мирового лидера иным путем. Они сделали основную ставку на технологическое превосходство и на изматывание главного противника все возрастающей гонкой вооружений и неуклонным ростом его военных расходов. Конечно, Вашингтон не отказывался от наращивания собственных вооружений, однако, обладая более мощной экономической базой и бесконтрольным печатным станком, он мог себе позволить более гибкое распределение бюджетных средств между военными и гражданскими сферами своей экономики.

Как известно, в конце января 1981 года к власти в Вашингтоне пришла новая Администрация президента Р. Рейгана, которая, по оценкам крупных экспертов (А. Ф. Добрынин, Г. М. Корниенко[1151]), с самого начала «взяла курс на ломку военно-стратегического равновесия между СССР и США». Более того, порицая в ходе всей избирательной кампании своего конкурента Дж. Картера за «непомерно большое внимание к Москве», сам Р. Рейган утверждал, что главными внешнеполитическими задачами его Администрации должны стать избавление от «вьетнамского синдрома сдержанности», прежде всего во всех военно-политических вопросах, и возврат к проведению прежней напористой внешней политики времен президентов Г. Трумэна и Д. Эйзенхауэра. Как утверждал тот же А. Ф. Добрынин, неплохо знавший нового американского президента, тот никогда не отличался глубокими знаниями, мыслил крайне упрощенными категориями и всегда страдал давними антисоветскими и антикоммунистическими комплексами и клише. Этот догматизм во взглядах на всю внешнюю политику породил у него склонность и даже своеобразную «любовь» к созданию «мини-кризисов» и «шоковых ситуаций» с обязательным приданием им особого «политического драматизма»[1152].

Р. Рейган не любил черновой работы, поэтому в самой Администрации США основные рычаги управления оказались в руках очень узкой группы главных его помощников, прежде всего «большой тройки» в составе Э. Миса, Дж. Бейкера и М. Дивера, которые от его имени решали все текущие вопросы. Кроме того, большое влияние на Р. Рейгана имели вице-президент Джордж Буш, министр обороны Каспер Уайнбергер, министр финансов Дональд Риган и министр юстиции Уильям Смит. А вот новый госсекретарь Александр Хейг, который занимал до этого пост главкома войск НАТО в Европе, особым расположением президента не пользовался из-за его задиристого и категоричного характера, приводившего к частым конфликтам, например с тем же К.Уайнбергером.

Уже в конце января 1981 года состоялся первый обмен посланиями между А. Хейгом и А. А. Громыко, в котором американский госсекретарь позволил себе в довольно хамском тоне поучать Москву по польскому, афганскому и ангольскому вопросам. А уже в начале февраля в личной беседе с А. Ф. Добрыниным он заявил, что президент Р. Рейган «безоговорочно связал себя с курсом на резкое увеличение военных расходов» и «полон решимости ликвидировать отставание США в военной сфере». Поэтому вопрос о возможных переговорах по ограничению стратегических вооружений, а уж тем более ратификация договора ОСВ-2, «не занимает сколь-нибудь серьезного места в планах новой Администрации». Кроме того, данный вопрос не актуален еще и потому, что сам президент Р. Рейган возмущен поведением Гаваны и Москвы в отношениях с Никарагуа и Сальвадором, которые всегда рассматривались Вашингтоном как «подбрюшье» США. Более того, надо заметить, что главными переговорщиками по вопросу разоружения от Соединенных Штатов были ярые противники «разрядки», в частности директор Агентства по контролю над вооружениями Юджин Ростоу, спецпредставитель президента США Эдвард Роуни и заместитель главы Пентагона Ричард Пэрл[1153].

Тем не менее Москва решила установить личный контакт с Р. Рейганом, и 6 марта 1981 года Л. И. Брежнев направил ему личное послание, которое носило откровенно примирительный характер. В частности, в этом письме речь шла о необходимости восстановления советско-американского диалога, в том числе и встреч на высшем уровне, об успешном завершении Мадридской встречи ОБСЕ, о готовности советской стороны установить мораторий на размещение РСД в Европе и о совместном обсуждении афганской проблемы и ее увязке с проблемой безопасности Персидского залива и т. д. Однако Р. Рейган никак не отреагировал на это послание, поскольку, по словам К. Уайнбергера, «Москва считает, что она может обращаться с Рейганом, как с Картером, а сам Рейган намерен доказать обратное»[1154]. При этом А. Ф. Добрынин, который общался с А. Хейгом и К. Уайнбергером по поводу