деревнях и укроются в хорошо укрепленных местах на то время, пока римляне будут заняты осадой Триокалы. Кто знает, как еще обернется дело? Может быть, нам удастся, как и в позапрошлом году, переломить ход войны в свою пользу.

Но в душе александриец понимал, что дело рабов почти безнадежно. Тевтоны и кимвры были уничтожены. Теперь восставшие остались один на один с могущественным Римом.

«Что ж, – думал он. – Мне ли жаловаться на судьбу? Я еще четыре года назад должен был испустить дух в амфитеатре, сражаясь на потеху врагам, а теперь умру с сознанием того, что много раз отомстил врагам и за себя, и за своих друзей».

Только мысль о Ювентине больно щемила его сердце.

* * *

Аквилий не стал преследовать войско мятежников, двинувшееся от Адрана в сторону Терейских гор. Он решил, оставив свой лагерь под Ассором, вести легионы прямым путем к Триокале. Осадив ее, он мог сообщить в Рим о своем успехе и о скором окончании войны. Октябрь был на исходе, и Аквилий боялся, что ему по окончании консульского года пришлют преемника. Он отправил Марию очередное письмо, в котором заклинал его употребить весь свой авторитет, чтобы в Риме не обошлись с ним, как с Лукуллом, вырвав из его рук почти одержанную победу.

Но до победы было еще далеко. Войско мятежников, двигаясь через перевалы Терейских гор, приближалось к юго-западному побережью острова. Аквилию оставалось только гадать, почему противник избрал такой длинный окольный путь к Триокале. Консулу очень хотелось подойти к ней хотя бы на один день раньше мятежников. Тогда бы он получил возможность покончить с ними в открытом сражении, имея подавляющее превосходство в силах, после чего заключить в осаду крепость с немногочисленными ее защитниками. О том, что в Триокале находится всего около трех или четырех тысяч человек и многие из них покалеченные в боях инвалиды, Аквилий уже знал из многократно проверенных сведений.

На второй день похода незадолго до заката римское войско подошло к Энне. Здесь Аквилий узнал от своих разведчиков, следовавших по пятам мятежников, что те уже миновали Дедалий и скоро выйдут к Агригенту. Консул просчитал по карте, что ему, возможно, не удастся опередить мятежников в своем движении к Триокале, и решил во что бы то ни стало задержать их в области Гераклеи.

Аквилий послал наперерез противнику пятитысячный отряд, составленный из латинян и других союзников-италийцев. Во главе отряда он поставил Марка Лабиена, которого считал лучшим из своих помощников. Аквилий приказал ему идти к Гераклее, засесть в хорошо укрепленном лагере у переправы через Галик и задержать противника хотя бы на один день.

Лабиеном консул был чрезвычайно доволен. Тот еще при Аквах Секстиевых показал себя хорошим командиром и бесстрашным воином, сражаясь в первых рядах против амбронов. Из-за ранения Лабиен вынужден был вернуться в Рим, а когда поправился, Марий рекомендовал его Аквилию при выборе легатов. В Сицилии он доказал, что на него можно во всем положиться.

К отряду Лабиена консул присоединил триста всадников, которых тот послал вперед несколькими отрядами с приказом обследовать местность вокруг Гераклеи, Терм Селинунта и Триокалы. Аквилий предупредил легата, что в Триокале собралось немало беглых рабов и ему следует их опасаться не меньше, чем войска Мемнона, идущего со стороны Агригента. Лабиен и сам понимал, что противник еще силен и способен не только отступать, но и наносить неожиданные и сокрушительные удары, как это было под Имахарой, Ассором и в последнем сражении у Симета.

В область Гераклеи отряд Лабиена пришел на второй день похода. Солдаты шли налегке, без палисадин, имея при себе паек, рассчитанный на три дня. Обоз состоял всего из сотни повозок, влекомых мулами. На них лежали только солдатские пожитки, а также заступы и топоры, необходимые при строительстве лагеря.

В сопровождении сотни всадников Лабиен заранее ознакомился с местностью, в которой решил расположить своих воинов. На Галике оставлся невредимым всего один мост (остальные были разрушены во время зимних паводков142 последних трех лет и заново не отстраивались). Это был тот самый Гераклейский мост, у которого три года назад рабы во главе с Сальвием разгромили отряд греческих наемников. Лабиен решил до последней возможности защищать переправу. Можно было даже сжечь мост, но легату не хотелось этого делать без крайней необходимости.

В полумиле от моста Лабиен приказал солдатам остановиться и строить лагерь. Место для него было выбрано удачно: достаточно высокий холм и неподалеку от него молодая роща (почти готовый материал для сооружения лагерного частокола).

Солдаты прямо с похода принялись копать ров.

Вечером со стороны Гераклеи вернулась турма конных разведчиков с сообщением, что мятежники уже близко и могут появиться на рассвете, если продолжат путь ночью. Лабиен был несколько озадачен тем, что разведчики, наблюдавшие за вражеским войском, пока оно двигалось в походном порядке по дороге от Агригента к Гераклее, насчитали в нем не более семнадцати тысяч человек вместе с конницей. По сведениям, которые он получил от консула, численность противника должна была быть значительно большей.

Лабиен не знал, что предводитель рабов оставил в Терейских горах около восьми тысяч человек, которые, разделившись на десять отрядов, отправились на поиски труднодоступных мест, чтобы затаиться там от римлян в укрепленных лагерях. В числе этих восьми тысяч было много раненых. Они были большой обузой в походе. Мемнон же опасался, что римляне отрежут ему путь к Триокале.

Теперь Мемнон располагал только четырнадцатью тысячами пеших бойцов и тремя тысячами конницы. По прибытии в Триокалу он намеревался отослать в горные области на западе острова еще шесть тысяч человек. Триокалу он решил защищать с пятнадцатью или шестнадцатью тысячами воинов, включая людей Эвгенея, которых он оставил в крепости, и тех, кто охранял Термы Селинунта.

Строительство лагеря на правом берегу Галика уже подходило к концу, когда Лабиен получил обрадовавшее его сообщение из Гераклеи: в ее гавань прибыли корабли мавретанца Гомона, того самого, который три года назад по приказу царя Бокха высадился в Сицилии с тысячей воинов на помощь осажденному Афинионом Лилибею. Гомон и его воины из племени маврусиев участвовали в сражении при Скиртее. Претор Лукулл, осадив Триокалу, отпустил Гомона и его отряд с благодарственным письмом мавретанскому царю. Но тогдашний проквестор Лилибея Фабриций Руг уговорил Гомона задержаться в городе, пока еще не истреблены были шайки мятежников, укрывшиеся в окрестных горах. Лилибейский проагор с согласия всех членов городского совета постановил возместить ущерб, понесенный мавретанцами в связи с утратой ими их кораблей, захваченных мятежниками. Гомон уведомил своего царя о просьбе проквестора и лилибейцев, и тот разрешил ему остаться, если город возьмет на себя содержание его воинов. На западе острова Лилибей был, пожалуй, единственным городом, который мог более или менее защитить своих землевладельцев от разорения. Маврусийцы совместно с городскими ополченцами всякий раз успешно отражали нападения мятежных рабов или разбойничьих шаек свободных.

Под началом Гомона, прибывшего в Гераклею, было более восьмисот воинов. Хорошо вооруженные, они имели дикий и грозный вид. Их появление в городе преисполнило сердца гераклейцев мужественным стремлением положить конец «наглому господству беглых рабов». Более трех лет Гераклея находилась в положении большинства сицилийских городов, которые, по словам Диодора, «едва-едва могли считать своим лишь то, что находилось в пределах городских стен, то же, что было за стенами, считали чужим и принадлежавшим рабам в силу незаконного захвата». Афинион пытался заключить с властями Гераклеи «взаимовыгодный договор», а когда получил презрительный отказ, объявил о конфискации всех латифундий в гераклейской области и стал насаждать в них коммуны. Те из рабов, которые не были пригодны к несению военной службы или не решались примкнуть к восставшим, продолжали работать в господских имениях, поставляя в Триокалу зерно и другую сельскохозяйственную продукцию. Жители Гераклеи терпели жестокую нужду, так как город получал снабжение только по морю. К восставшим рабам гераклейцы питали жгучую ненависть и не только с нетерпением ждали римлян, но и сами готовились присоединиться к ним в качестве добровольцев. По всем