Он оживает; вместе мы укладываем Майю обратно на стол, а потом начинается новая схватка, и Майя всхлипывает и пытается свернуться клубком. Без сайфусофта нечему сдержать роды. Майя перекатывается от боли, трясет головой и стонет, маленькая и разбитая. Я чувствую себя негодяйкой, но не возобновляю обезболивающее.

– О боже, о боже, о боже, – стонет она.

Бенджамин кладет голову рядом с ней, гладит ее по лицу.

– Все хорошо, дорогая. Все будет хорошо. – Он поднимает на меня глаза, надеясь на подтверждение.

Я заставляю себя кивнуть.

Еще одна вызванная пурнейтом схватка. Теперь они следуют часто, тело Майи полностью под контролем высокой дозы, которую я в нее влила. Она притягивает к себе мужа и шепчет:

– Милый, я не хочу. Пожалуйста, это грех.

Еще одна схватка. С промежутком менее двадцати секунд.

Две могучие санитарки в веселеньких розовых блузах наконец вваливаются с топотом в дверь и берутся за Майю. Кавалерия, как всегда, опаздывает. Майя слабо отмахивается от них, пока не наступает очередная схватка. Ее обнаженное тело изгибается, и младенец выходит на последний отрезок пути, ведущего в наш мир.

* * *

– А вот и прекрасная королева лживых клятв.

Дмитрий сидит в окружении своего выводка, мой грех и мое искупление, объединившиеся в одном костлявом, больном человеке. Его плечи поднимаются и опадают от затрудненного астматического дыхания. Циничные голубые глаза впиваются в меня.

– На тебе кровь.

Я прикасаюсь к лицу и чувствую влагу.

– Пациентка с родильным безумием.

Вокруг нас носятся его подопечные, крича и завывая, целое племя разрегулированной человечности под присмотром Дмитрия. Если я введу в свой пояс номера пациентов, «Мед-ассист» выдаст мне список гипофизарных нарушений, надпочечных опухолей, половых пороков, расстройств внимания и обучения, сбоев в работе щитовидной железы, низких коэффициентов умственного развития, повышенной активности и агрессии. Целое отделение, заполненное образцовыми примерами действия химического законодательства, которое так и застряло в правительственном комитете.

– Твоя пациентка обезумела. – Низкий свист – так Дмитрий усмехается. Даже в трижды профильтрованном воздухе больничного отделения химического вмешательства ему едва хватает кислорода, чтобы выжить. – Какой сюрприз. Эмоции вновь победили науку. – Его пальцы барабанят по кровати с неподвижным ребенком – пятилетней девочкой с грудями взрослой женщины. Дмитрий бросает быстрый взгляд на ее тело, снова смотрит на меня. – Похоже, теперь никто из беременных не хочет подвергаться наблюдению.

Против своей воли я краснею; Дмитрий издевательски смеется, но вскоре смех переходит в приступы кашля, он сгибается и ловит ртом воздух. Затем вытирает губы рукавом лабораторного халата и разглядывает оставшийся кровавый след.

– Надо было отправить ее ко мне. Я бы ее убедил.

Рядом с нами таращится в потолок неподвижная девочка, напоминающая восковую куклу. Безумный коктейль эндокринных нарушений заставил ее впасть в кататонию. Вид девочки придает мне смелости.

– У тебя еще остались скребки?

Дмитрий смеется, хитро и вкрадчиво. Поглядывает на мою исцарапанную щеку.

– А что скажет твоя когтистая пациентка, если узнает?

– Пожалуйста, Дмитрий. Не надо. Я и так себя ненавижу.

– Не сомневаюсь. Между своей религией и своей профессией как между двух огней. Я удивлен, что твой муж терпит твою работу.

Я отворачиваюсь.

– Он молится за меня.

– Разумеется, Бог решает все проблемы.

– Не надо.

Дмитрий улыбается:

– Возможно, именно это я упустил в своих исследованиях. Мы все должны просто попросить Бога, чтобы младенцы не впитывали химикаты своих матерей. Коротенькая воскресная молитва, Лили, – и ты сможешь вернуться к фолату и витаминам. Проблема будет решена. – Он неожиданно встает, распрямляется до своих шести с половиной футов, словно вытянувший ноги паук. – Идем, консуммируем твое лицемерие, пока ты не передумала. Я не вынесу, если ты вдруг решишь положиться на свою веру.

* * *

В лаборатории Дмитрия флуоресцентные лампы освещают столы из нержавеющей стали и исследовательское оборудование.

Дмитрий роется в ящиках. На столе перед ним лежит одинокий комок плоти, влажный и непристойный на стерильной сверкающей поверхности. Дмитрий замечает, что я смотрю на него.

– Ты не догадаешься, что это. Обычно они меньше.

Часть комка чуть больше глазного яблока. Остальное – тонкий придаток, свисающий из основной массы. Мясистая, сосудистая, жирная пульпа. Дмитрий копается в очередном ящике. Не поднимая глаз, отвечает на собственный вопрос:

– Гипофиз. Восьмилетней девочки. Она страдала от ужасных головных болей.

Я шумно втягиваю воздух. Даже для химии это слишком.

Дмитрий улыбается моей реакции:

– В десять раз крупнее нормы. И не в группе риска: прекрасное наблюдение во время беременности, хорошие защитные маски, пища с низким содержанием пестицидов. – Он пожимает плечами. – Думаю, мы проигрываем битву. – Открывает следующий шкафчик. – А. Вот. – Он достает упакованный в фольгу квадратик размером с презерватив с черно-желтой маркировкой и передает мне. – Я уже списал дозу как выданную. На статистику это не повлияет. – Он кивает на комок плоти. – А ей он точно ни к чему.

«НЕ ДЛЯ ПРОДАЖИ», – гласит надпись на фольге. Также присутствует контрольный идентификатор и эмблема отдела испытаний на человеке Управления по контролю за продуктами и лекарствами: двойная спираль ДНК и микроскоп. Я протягиваю руку, но Дмитрий отодвигает пакетик:

– Надень прямо тут. Новая основа – клеточная фольга. Можно отследить. Поэтому надевать следует только в больнице. – Он кидает мне пакетик, сконфуженно пожимает плечами. – Наши спонсоры думают, что слишком много доз уходит в неизвестном направлении.

– Сколько я должна носить его, прежде чем смогу уйти?

– За три часа ты получишь большую часть дозы.

– Этого достаточно?

– Кто знает? Кого это волнует? Ты отказалась от лучшего лечения. Пожнешь, что посеяла.

Ответить мне нечего. Дмитрий слишком хорошо меня знает, чтобы потчевать его сказками, которые я рассказываю себе, которые утешают меня в три утра, когда Джастин спит, а я смотрю в потолок, слушая его ровное, честное дыхание. Это для нашего брака… Это для нашего будущего… Это для нашего ребенка.

Я срываю упаковку, вытаскиваю блузку и расстегиваю слаксы. Засовываю дерму под резинку трусиков. Дерма прилипает к коже, и я представляю, как очищающее лекарство вливается в мой организм. Несмотря на насмешки, Дмитрий дал мне спасение, и внезапно меня накрывает волной благодарности.

– Мы тебе обязаны, Дмитрий. Правда. Мы не могли ждать, пока закончатся испытания.

Дмитрий утвердительно хрюкает. Он занят тем, что ковыряет раздутый гипофиз мертвой девочки.

– В любом случае вы бы никогда не смогли его себе позволить. Он слишком хорош, чтобы раздавать направо и налево.

* * *

Скребок настигает меня в метро.

Вот я сижу и улыбаюсь детям в защитных масках «Хэлло, Китти» и «Берн герл» через проход – а вот наклоняюсь, срываю собственную маску и рыгаю.