— А почему синего?

— В честь ее отца, который умер в 1860 году в Поднебесной, на берегах Янцзы, Синей реки! Денег я потратил немало, но Эрманс утешил, и мы стали жить вместе, как настоящая семья. Так что Софи мне вроде как дочь.

— Но почему она носит фамилию Клерсанж, если ее мать — мадам Герен?

— Это девичья фамилия Эрманс, Марсель Герен отказался удочерить малышку.

— Вы больше не живете вместе?

— Можно подумать, вы собрались писать мои мемуары! Мы с Эрманс прожили вместе десять лет, когда плутовка решила наставить мне рога. Тут уж я не выдержал и отчалил. Но мы остались друзьями, так тоже неплохо.

— А что это за процесс, на котором вы помогли Софи?

— Гнусное было дело! Правосудие возмутилось тем, что женщины — богатые и, главное, бедные — посмели восстать против нежеланного материнства. Я защищал Софи и горжусь этим, обо мне даже в газетах писали!

Брикар достал растрепанный блокнот с вклеенными в него вырезками. Его имя фигурировало в числе свидетелей защиты рядом с именами миссионера, покровителя сирот, и молодой швеи, утверждавшей, что видела, как изнасиловали ее подругу.

— Ну, а теперь мне предстоит второй рейс, так что я отправляюсь домой. Ваше здоровье, мой мальчик! — воскликнул Сильвен Брикар и залпом допил свой стакан.

Жозеф последовал его примеру, и у него все поплыло перед глазами. Он пожал руку Миллионеру, выбрался на улицу, шатаясь добрался до улицы Ла Виллетт, остановил фиакр и велел ехать на улицу Винегрие.

«Надо ковать железо, пока горячо. Расспрошу эту мадам Герен. Она утаила от нас, что Софи Клерсанж — ее дочь, значит, покрывает ее или даже сама в чем-то замешана».

Алкогольный дурман перенес его на поле боя, где чудовищных размеров петух по имени Вельпо гнался за гнусным Зандини, переодетым нормандской коровой.

— Кончайте вопить, приехали! — объявил кучер, дергая Жозефа за рукав.

Тот расплатился, забыв о чаевых, и кучер грубо выбранил его.

«Синий китаец» светился на унылой улице Винегрие, как фонарь в ночи. Лепнина, мрамор и зеркала создавали утонченное обрамление для выставленных на прилавках разнообразнейших лакомств. Сидевшая за кассой хозяйка в черном кружевном чепце склонилась над вязаньем. Жозеф порадовался, что в лавке нет покупателей, и толкнул дверь. Зазвенел колокольчик, Эрманс Герен подняла простосердечное, как у постаревшей куклы, лицо. Ее голубые глаза моргнули, словно она вернулась в реальный мир откуда-то издалека.

— Что желаете, мсье?

— Мне нужен подарок для жены, она ждет ребенка, и ей все время хочется сладкого. Что вы мне посоветуете?

— Я наберу для вас ассорти. Пралине, помадку и берленго.[350]Ей нравится мята?

— Кажется, да.

— Тогда положим еще мятные пастилки и маршмеллоу. И несколько фиалковых конфеток. Когда вы ждете?

— Что? — удивился Жозеф, завороженный вазой с карамелью.

— Роды.

— Не раньше июля.

— Имя уже выбрали?

Эрманс Герен задавала вопросы не из интереса, а из соображений профессиональной вежливости.

— Если будет девочка, то Эванджелина, а если мальчик — Сагамор.

— Это христианские имена? — удивилась кондитерша.

— Мои тесть и теща — американцы. Боже, какой же я болван, забыл про цукаты! У вас они есть? — спросил он.

— Цукатами торгует пирожник.

— Моя матушка собралась печь торт, и если я не добуду для нее цукаты…

— Мне очень жаль, мсье, но у меня они кончились. Больше ничего не желаете?

— Да, это все, а за драже для крестного отца я приду потом.

— Вы живете в нашем квартале? — спросила мадам Герен, отсчитывая сдачу.

— В прошлом месяце переехали на бульвар Мажента. Там немного шумно, но зато очень удобно. И передайте привет вашей дочери Софи от моей жены.

Удар был нанесен так внезапно, что Эрманс Герен на мгновение утратила невозмутимость. Она почти сразу взяла себя в руки, но, когда ответила Жозефу, голос ее звучал неуверенно:

— Вы ошибаетесь, у меня нет дочери.

— Ну как это нет? Старик Сильвен был трезв, когда дал мне ваш адрес. А моя супруга — давняя подруга вашей Софи.

— Повторяю, мсье, это ошибка.

— Понимаю, вам не хочется признаваться из-за шумихи вокруг «процесса детоубийц», но, раз уж мы заговорили о прошлом, моя сладчайшая половина тоже была в числе обвиняемых. Так что мы с вами в одной лодке.

Побледнев как полотно, Эрманс дрожащей рукой тщетно пыталась убрать под чепчик невидимую прядь.

— Кто вы? — прошептала она.

— Друг хромого.

Она покачала головой.

— Оставьте меня в покое, уходите.

— Вы приютили свою дочь Софи, мадам Герен, признайте это. Мы знаем, почему она вернулась из Америки. Передайте ей это. Спасибо за конфеты! — произнес он и помахал пакетиком, перевязанным розовой шелковой ленточкой.

«Патр… Виктор будет мной доволен, я провел допрос на высшем уровне!» — похвалил себя Жозеф, шагая к омнибусу.

Его надежды, вопреки ожиданиям, не оправдались. Виктор выслушал доклад в подвале книжной лавки и недовольно нахмурился.

— Вы разворошили муравейник, теперь все всполошатся — вдова, ее дочь, хромой и бог знает кто еще. Вы поступили крайне необдуманно!

— Так я и знал! Вскочил ни свет ни заря, помчался в Бельвиль, выудил у Миллионера первоклассные сведения, а вы…

— Признаю, вы добыли ценнейшую информацию, — с натужной улыбкой признал Виктор. — Браво, Жожо.

Жозеф счел похвалу шурина слишком скупой и решил подняться к Айрис. Он пообещал Кэндзи, что через пять минут вернется в магазин. Наверху он столкнулся с Зульмой, которая боязливо отступала к лестнице под натиском Эфросиньи. Мадам Пиньо гневалась. Держав одной руке нож, в другой морковку, она грозно рычала:

— Можете на меня жаловаться, мне все равно, здесь я командую! Если понадобится, я молотком вобью эту истину в вашу дурацкую башку!

Жозеф поцеловал мать, надеясь ее успокоить, и решил от греха подальше покинуть кухню, но на пороге обернулся и спросил:

— Тебе, случайно, ничего не говорит слово Вельпо?

Эфросинья выронила морковку.

— Ты смеешь обзывать собственную мать старой шкурой?[351]Иисус-Мария-Иосиф!

Жозеф поспешил смыться. Когда он вошел в спальню, Айрис незаметно спрятала под подушкой тетрадь, в которой записывала сказку о стрекозе и бабочке.