— Доброе утро, Штурмфедер! — приветствовал его герцог, при этом лицо говорящего несколько прояснилось. — Я недаром сказал: «Доброе утро», — там, внизу, в деревне, уже запели петухи. Что делает твоя жена? Горевала она, когда ты уезжал?

— Она плакала, хотя и не жаловалась, не обмолвилась ни намеком, ни единым словом.

— Это на нее похоже, клянусь святым Хубертом! Мужественная женщина — такая редкость! Если бы я мог видеть в темноте по твоим глазам, готов ли ты к битве, имеешь ли охоту сразиться с союзниками!

— Только скажите слово, и я брошусь в самую гущу! Может, вы думаете, ваша светлость, что я за время моего короткого супружества совсем забыл ваше правило: не падать духом ни в счастье, ни в несчастье?

— Ты прав: impavidum ferient ruinae[98]. Я и не ожидал иного от нашего верного оруженосца. Но сегодня мое знамя будет нести другой — тебя я определил для более важного дела. Ты возьмешь под свою команду сто шестьдесят всадников, что едут впереди всех, велишь одному из них показывать дорогу и поедешь рысью к Унтертюркхайму. Возможно, что дорога не совсем свободна; быть может, нам закроют проход со стороны Эслингена. Что ты будешь делать в таком случае?

— Я брошусь на них с моими ста шестьюдесятью всадниками и пробьюсь, если там, конечно, не сосредоточена целая армия. А ежели они слишком сильны, то я заслоню дорогу и буду поджидать вас.

— Хорошо сказано! Ты настоящий воин! Если ты будешь колотить их так же, как меня в ту ночь в Лихтенштайне, то пробьешься и через шестьсот союзников. Я даю тебе испытанных людей. Это — мясники, шорники и оружейники из Штутгарта и других городов. Я знаю их по многим сражениям, они сильны настолько, что разрубают противника от темени до грудной кости. Лекаря тут уже не потребуется.

— Так я должен расположиться у Унтертюркхайма?

— Да, там, на пригорке, ты встретишь ландскнехтов под началом Георга фон Хевена и Швайнсберга. Пароль наш такой: «Ульрих навсегда». Скажи им обоим, чтобы держались до пяти часов. Прежде чем взойдет день, я буду у них с шестью тысячами человек. Мы будем вместе ждать союзников. Прощай, Георг!

Молодой человек почтительно поклонился и, став во главе храбрых всадников, рысью выехал из долины.

Отряд состоял из крепких, энергичных людей, широкоплечих, с сильными руками. Из-под шишаков на Георга смотрели открытые, честные лица с дружелюбными, мужественными глазами. Георг гордился, что ему доверили такой отряд.

Приближался Ротенберг. С вершины горы в долину Неккара смотрел владетельный замок Вюртемберга, на него нисходил звездный свет. Георг различил крепостные стены предков, с высоты которых была видна земля, которая была полная чудесных даров природы и которую он называл своею. Он погрузился в мысли о несчастливой судьбе герцога, которому вновь приходится бороться за свои владения, думал о странностях его характера, причудливом сплаве величия, упрямства, гневливости и несгибаемой гордости.

— Видите, — прервал его размышления проводник, — там, внизу, между двумя деревьями, можно различить шпиль унтертюркхаймской церкви. Дорога отсюда пойдет ровная, и если мы поедем рысью, то скоро будем на месте.

Молодой рыцарь пришпорил коня, отряд последовал его примеру, и вскоре они увидели деревню. Здесь располагалась двойная линия ландскнехтов, ощетинившаяся алебардами. То тут, то там виднелись красноватые огоньки горящих фитилей.

— Стой! Кто идет? — глухо крикнул кто-то из рядов ландскнехтов. — Пароль?

— Ульрих навсегда, — отозвался Георг. — Кто вы?

— Дорогой друг! — воскликнул Маркс Штумп фон Швайнсберг, выезжая из рядов солдат. — Доброе утро, Георг. Вы долго заставили себя ждать, мы целую ночь на ногах, с нетерпением поджидаем подкрепления. В лесу заметно движение. Если бы Фрондсберг догадался о том, как мы малочисленны, то давно бы нас разбил.

— Герцог ведет, с собою шесть тысяч человек, — ответил Георг, — он будет здесь самое позднее через два часа.

— Шесть тысяч, ты говоришь? Святой Непомук! Так мало! Нас тут две с половиной тысячи, стало быть, всего — около девяти тысяч, а у союзников — двадцать тысяч! А сколько орудий у герцога?

— Не знаю. Их вывозили без нас.

— Ну что ж! Дай своим всадникам отдых, — сказал Штумпф. — Им сегодня предстоит большая работа.

Всадники спешились и прилегли. Ландскнехты тоже расстроили свои ряды, выставив предварительно усиленные посты на пригорке и на берегу Неккара. Маркс Штумпф отправился проверять посты, а Георг, завернувшись в плащ, прилег отдохнуть. Тишина ночи, лишь изредка прерываемая окликами часовых, навеяла на него сон, унесший его вдаль от войны, в объятия милой жены.

Георг проснулся от барабанного боя, призывавшего к оружию маленький отряд. Полоска утренней зари чуть занималась на горизонте. Вдали виднелось подходившее войско герцога. Молодой рыцарь надел шлем, латы и сел на коня, чтобы встретить герцога во главе своего отряда.

На лице Ульриха, хотя оно оставалось по-прежнему серьезным, уже не было давешней мрачности. Глаза его сверкали воинственным пылом, в них сквозило мужество и решимость. Он был весь закован в металл, тяжелое железо прикрывал зеленый, шитый золотом плащ. На большом пышном султане различались цвета его герба. В остальном Ульрих не отличался от прочих окружавших его рыцарей и дворян, которые точно так же с головы до ног были закованы в железо.

Герцог дружелюбно приветствовал Хевена, Швайнсберга, Георга фон Штурмфедера и тотчас же потребовал сведений о положении противника.

Противника пока не было видно, лишь по краю леса в направлении Эслингена виднелись там и сям выставленные посты.

Герцог решил оставить холм, занятый ландскнехтами, и отступить на равнину. У него было мало конницы, а у союзников, как сообщили перебежчики, ее насчитывалось до трех тысяч всадников. В долине же по правой стороне протекал Неккар, слева располагался лес, — таким образом, флангам не угрожало нападение неприятельской конницы.

Лихтенштайн и некоторые другие рыцари отсоветывали перемещаться в долину, с холма казалось удобнее обстреливать. Но у Ульриха было свое на уме, и отряд перебрался в долину. Георгу фон Штурмфедеру приказали держаться с вверенным ему отрядом вблизи герцога. Герцог пожелал, чтобы эта конница составляла отряд его телохранителей. К ним присоединился Лихтенштайн и еще двадцать четыре рыцаря, чтобы в случае нападения дать врагу решительный отпор.