Про своих товарищей, про свою личную жизнь. Я не должен был этого делать! Внутри все тихо тряслось и стонало. Его голова, лишенная сна, перестала соображать. Так и просидел. Услышал, как надзиратель бренчит ключами и поднимает соседние камеры.

Утром, еще до завтрака, сосед попросился за чем-то и больше не вернулся. Белов сел на край кровати и провалился в сон. Его будили, но он тут же засыпал с открытыми глазами. Он перестал верить этому холеному старлею, знал, что ночью за ним опять придут и не дадут спать.

Съев обед, он вдруг подумал, что можно встретиться с Антипиным и днем. Передал просьбу через надзирателя. И его действительно подняли наверх. Старший лейтенант был одет в гражданское, и оно ему тоже очень шло. Он был весел, даже, здороваясь, подал руку Сан Санычу:

– Ну, с наступающим 1952-м!

Сан Саныч смотрел, не понимая.

– Новый год сегодня, гражданин Белов! Пусть он будет для вас счастливее, чем старый! Я не хотел вас вызывать сегодня, но раз уж пришли… С чем пожаловали? Садитесь!

– Гражданин старший лейтенант, я хотел забрать все, что написал.

– Забрать? – лицо старлея застыло на секунду, но он справился с собой и снова улыбнулся. – Что значит забрать?

– Я не имею права оценивать свое руководство и своих товарищей. – Сан Саныч недовольно отвернулся. – Про меня спрашивайте, что хотите, а про других нет!

– Хотите отказаться? Вы что, лгали?

– Я не отказываюсь, все, что написал, это правда, но… не имею права. Я не понимаю, зачем вам все это? Если я в чем-то виноват, то судите меня. А про других ничего больше писать не буду!

– Вы мне показались честным, даже наивным… не так все просто, оказывается. Враждебность свою выказываете?

– Почему враждебность? Я не имею права оценивать других. Мне стыдно.

– Отлично, – лейтенант о чем-то думал. – Я в командировку отъеду на пару недель, может на месяц… вы тут подумайте хорошо.

– И что, мне все это время одному сидеть? Меня не будут допрашивать?

– Будут, не расстраивайтесь!

Белова повели вниз, на вахте первого этажа надзиратели пошептались о чем-то, и вместо камеры его завели в какую-то комнату и приковали наручниками руками вверх к кольцу в стене. В комнате были стол, стул и плохо пахло. Он вспомнил про Новый год, удивился, что прошло столько времени, и пытался думать, что сейчас делает Николь… Но за ним пришли и отвели в камеру.

На его койке лежал здоровый бандитского вида мужик. Грязными носками на его подушке.

– Курить есть? – мужик смотрел в упор.

– Нет… не курю… это моя койка! – Сан Саныч невольно опасался бугая.

– Твою шконку ты не скоро увидишь, фраер! Деньги есть?

– Нет, – в Белове одновременно рос страх и закипала кровь.

– А поискать? – бандит сел, заскрипев кроватью. – Кителек прислал!

– Что?! – Сан Саныч сжал кулаки.

Мужик спокойно нагнулся, взял свой ботинок и неожиданно со всей силы врезал каблуком по коленке Сан Саныча. Тот вскрикнул и кинулся на бугая, но тем же каблуком получил в нос и, заливаясь кровью, схватился за лицо. Вскоре избитый Сан Саныч, кровь текла из носа ему в ладони, сидел на своей кровати, а мужик торопливо обшаривал карманы кителя. Ничего не найдя, бугай застучал в дверь:

– Надзиратель! Надзиратель! Открой!

Дверь открылась. Старший надзиратель как будто стоял за ней и ждал.

– Заберите его от меня, он дерется! Я жалобу напишу! – почти серьезно причитал урка.

На Сан Саныча надели наручники и дали трое суток карцера.

58

Перед самым праздником Валентин Романов ездил на почту в Туруханск. Отвез Асины письма в Москву. Она написала и Горчакову, но в последний момент, Валентин уже сел в сани, забрала письмо. Коля тоже хотел написать школьным приятелям, несколько вечеров сидел, грыз карандаш, но так ничего и не написал. Зато Романов привез из Туруханска сразу три письма от Мишки. Читали все вместе, Мишка осваивался на Колыме, писал, что стало легче, чем поначалу, рассказывал о работе, хвастался, что уже заработал почти полгода зачетов, и, как мог, подбадривал домашних. Все остальное Валентин читал между строк, чувствовал, что дела у Мишки были так себе, ничего действительно хорошего он не сообщал. Правда, и сильно плохого тоже.

Если бы не беда Горчаковых, новогодний праздник вышел бы веселым. Народу, как никогда, было у Романовых. Особенно радовались трое самых мелких, прилипли к Коле, и они каждый день играли в школу – читали, писали и рисовали. Васе было уже семь, Пете шесть, Русе скоро исполнялось пять. Азиз оказался очень чувствительным, привязался к несчастной Асе, ухаживал за ней очень наивно и преданно. Она учила его играть на аккордеоне, и у него неплохо получалось.

Тридцатого декабря был день рожденья Севки. Ася запретила Коле говорить об этом. И сама ни разу не заплакала при людях. Когда наворачивались слезы, она начинала насильно улыбаться ртом, получалось искусственно, но все были заняты праздничными хлопотами и никто не замечал. Только Азиз чувствовал, что Ася очень другая сегодня, смотрел тревожно.

Тридцать первого Азиз с Колей принесли елку из леса, все наряжали, делали игрушки, детвора бегала громкая и радостная. После ужина под елкой обнаружились подарки, пели песни под аккордеон, хороводы водили. Пели и грустные песни.

На следующий день строили снежную крепость, как это бывало на родине бакенщика, потом брали ее штурмом. Взрослые, дети… собаки носились вместе с людьми… Так и проморгали Шульгу. Он оставил коня с санями на берегу, поднялся во двор и встал, рассматривая радостную суету. Особенно внимательно наблюдал за Азизом. Праздник сразу потух, все вежливо здоровались с председателем, только маленькие не понимали и громко требовали продолжения.

Посадили гостя за стол. Пал Палыч был веселее обычного, опять заигрывал с Асей, к ней он и ехал, называл ее «дорогая Ася» или «наша дорогая москвичка», предлагал спеть всем вместе и лихо тряс чубом. Мужики выпили, закусили, вышли покурить.

– Этот азизик осенью с парохода сбежал! – ехидно, с недоброй веселостью прищурился Шульга на Романова. Пристально глядел.

Валентин молчал, попыхивал папироской.

– За такое дело четвертак схлопочешь, тебе меньше уже не дадут! – настаивал Пал Палыч пьяно, он был очень чем-то доволен.

– На острова его вынесло, думали околеет, а он выжил… Он парнишка безобидный!

– Знаем мы этих безобидных! Они безголовые, что дагестанцы, что чеченцы! У него два побега, получается!

– Да ладно тебе, Пал Палыч, с борта сиганул, какой побег! Он даже плавать не умеет!

– А как же выплыл?! Врет он все! – Шульга сыто и басисто рыгнул, стал протирать очки и заговорил тоном хозяина ситуации. – Сдать бы его надо, да не сдашь уже! Спросят, где он все это время был? Да-а-а, Валя, даже и не знаю… – Он надел очки и опять довольно улыбнулся. – Ладно, я пока ничего не видел. Налей самогоночки бидончик! Больно уж хороша у тебя…