– Давно. В Дудинку летал с Богдановым на операции, потом особист пропуска лишил. Из лагеря не выходил.

– Нас всех допрашивали, «Полярный» наизнанку вывернули. Капитанов, летчиков, с кем Сан Саныч дружил, всех вызывают… Целую бригаду из Красноярска пригнали.

Горчаков молчал, думая о чем-то, затянулся папиросой и заговорил неторопливо:

– Я сейчас на вскрытии был. Опер первого лагеря, старший лейтенант Иванов… – Горчаков опять замолчал. – Под расстрел меня подвести обещал… и вот, простыню снимаю, а это он лежит. Голый. Молодой, крепкий… и покойник. Даже жалко стало. Он честный был…

– Хуже нет таких честных… И кто его?

– Урки на центральную электростанцию заманили и паром сварили из шланга. Так изуродовали, что и лица не узнать. Кожа вся полопалась… Белобрысый был, неглупый, книжки по философии пытался читать… Ни жены, ни детей! Ищейка всю жизнь, да и смелый, полез на эту электростанцию, один…

– Честный дурак он был, не жалейте, Георгий Николаевич! Почему-то мы их все время жалеем. Они нас стреляют, а мы жалеем! Сейчас вот такой же честный Сан Санычу срок изобретает.

– Вы надолго сюда?

– До начала навигации, думаю. Если Николь не арестуют, заберем ее на «Полярный» поварихой. Фролыча, кстати, тоже арестовали…

Старший лейтенант Квасов встречал Новый год в Красноярске. Управление устроило большой банкет, и он был приглашен. Он прилетел заранее, привез начальнику отдела кадров две оленьи туши, отборной мороженой рыбы и несколько мешков песцовых шкурок. Квасова все-таки переводили из его дыры. К аресту Белова он отношения не имел. Всю осень Квасов выстраивал немаленькое дело на руководство потребкооперации. Нити этого дела из затерянной в Заполярье и засыпанной снегами Игарки вели в Красноярск и еще дальше. Среди прочих он арестовал мамашу Зинаиды Беловой, и Зина с матерью стучали, как оголтелые, писали на всех подряд, надо было бы – изобличили бы и самого господа бога… Квасов с достойной и необходимой подобострастностью посматривал на начальство и попивал коньячок. Он надеялся, что больше никогда не будет сидеть в этом зале, не будет плавать по этой великой реке и носить валенки. Дело о потребкооперации было закрыто распоряжением краевого начальства, и это обеспечило перевод на юг.

Квасов не любил ни Москвы, ни Ленинграда.

Знаешь прикуп – живешь в Сочи!

Для капитана Белова 1952-й начался в карцере. Карцер был горячий. Маленький и темный пенал, в ширину он легко доставал руками стен, под потолком шли горячие трубы и в камере было градусов пятьдесят. Дышалось с трудом. Уже через полчаса, как захлопнулась дверь, Сан Саныч лежал на полу, раздевшись до трусов, и обливался потом.

Избитый бугаём-уркой, но как-то очень поумневший лежал. Даже и улыбался про себя. Вспоминал свой последний разговор с Антипиным, его растерянность, и был доволен и слегка горд собой. Он отказался и снова чувствовал себя человеком. Казалось, что следом за этим поступком можно будет сделать еще какие-то, повести себя принципиально, и эта дорога выведет на волю.

Он отирал насквозь уже мокрой рубашкой пот с лица и груди и улыбался. Просто так его не сломать было. С Новым годом, товарищ старший лейтенант Антипин!

Секретное Строительство-503 отмечало свой третий Новый год. Он не обещал быть удачным. Сильно сокращалось финансирование, поднимались нормы выработки, ходили слухи об очередной реорганизации Управления… Интерес к грандиозной заполярной железной дороге падал. Главный строитель страны старел, его помощники, может, и совсем остановили бы Великую Магистраль, но пока не смели.

59

Ермаково к 1952 году решением Верховного Совета СССР значился уже не станком, но поселком городского типа. Весь берег, заваленный в 1949 году стройматериалами, теперь был застроен почти на семь километров. По поселку ходили два небольших автобуса. Редко, не по расписанию, и часто ломались, но ходили.

Внизу у берега стояла пассажирская пристань, длинные грузовые и угольные причалы, лесозавод с его транспортерами-бромсбергами, поднимающими лес из Енисея. Пять магазинов торговали в центре и ближе к берегу. Построили и настоящую двухэтажную гостиницу, в которой круглосуточно работал буфет и с буфетной наценкой спиртное всегда можно было купить навынос.

Небольшой стадион в центре, ресторан и красивое здание клуба-театра были построены еще в 1950-м. Самым высоким зданием поселка была пожарка. А самым шумным – огромный собачий питомник на стройдворе.

За электричество в Ермаково не платили. Дрова, уголь и воду тоже развозили бесплатно. Правда, много было и таких, у кого не было ни электричества, ни дров, ни воды.

Сангородок, куда временами вызывали Горчакова, располагался на окраине, по дороге на первый лагпункт. В нем было несколько добротных бараков для больных, баня, пекарня, прачечная, барак для обслуживающего персонала. Лечили здесь и вольнонаемных, и заключенных – бараки последних были огорожены колючей проволокой вроде небольшой зоны. Сразу за колючкой было и кладбище для заключенных. Вместо крестов или звезд им ставили безымянные колышки с лагерными номерами.

Вольнонаемных специалистов, тех, что специально приехали на Стройку-503, было немного и большую часть жителей поселка составляли солдаты, офицеры и недавние заключенные, отбывшие свои сроки. Многих из бывших лагерников, особенно специалистов, принудительно оставляли в ссылке, другие не уезжали сами – обжились, обзавелись семьями, а зарплаты и снабжение в Ермаково были намного лучше, чем на материке.

А бывало и так, что, скажем, муж уже отбыл ссылку и мог уехать, но жене еще положено было отбывать сколько-то лет. Или кому-то одному выписывали ссылку «навечно». Так и оставались. И рожали детей. И те учились вместе с детьми вольных или полувольных, и никто не делал никакой разницы.

Это была жизнь, если отвлечься, то и вполне счастливая, с гуляньями и танцами, кино и концертами художественной самодеятельности, с соревнованиями по волейболу или лыжными гонками, в которых ДСО[137] «Спартак» (общество профсоюзов) билось с «Локомотивом» (железнодорожники) и «Динамо» (органы внутренних дел и госбезопасности). И за эти гонки выходил болеть весь поселок.

Конечно, это была странная, искусственная жизнь, она говорила только о том, что человек может приспособиться почти к любым условиям. Если бы не Строительство-503, никакой такой жизни здесь точно не было бы.

Но она была. Здесь жили и работали люди.

Горчаков снова получил пропуск и стал бывать у Николь. Она жила вместе с Померанцевым, который через знакомых ссыльных нашел отдельный домик, и теперь они могли разговаривать в полный голос. Здесь же Николай Михайлович халтурил – чинил радиоприемники, плитки, антенны, часы и всякое другое. Николь с Клер больше не разговаривала по-французски и называла ее только Катей. Новостей от Белова не было уже два месяца. Померанцев, как ангел-хранитель, явился к ее истерзанной душе. Он не давал ей тосковать.