Через месяц его повели наверх, на третий этаж. В коридорах были синие ковровые дорожки, чисто и светло. Он шел, не веря, что все это может быть, морщился от яркого солнечного света в больших окнах и держал рукой штаны. Его посадили за письменный стол и дали бумагу.

– Пишите чистосердечное… – сержант макнул перо в чернила, проверяя сколько их.

– Чистосердечное признание? – Белов с удивлением рассматривал не привычного надзирателя, но опрятного сержанта. Он отвык от людей и их голосов.

– Перечислите, в чем виноваты перед родиной… – сержант закрыл дверь.

Сан Саныч никак не мог привыкнуть к солнечному свету, долго морщился, пытаясь что-то соображать. Он точно знал ответ на этот вопрос. Вывел аккуратно:

«Я ни в чем не виноват! Произошла ошибка!» Подпись.

Он хотел поставить дату, но не знал, какое сегодня число. Был декабрь, это понятно, середина или даже конец… Сан Санычу казалось, что у него что-то с головой. Он подробно помнил арест и обыск в Игарке… и потом ничего не было… шесть коротких шагов в одну сторону. На перекидном численнике на столе было 18 декабря 1951 года, вторник. Он смотрел на цифры и ничего не понимал. Я не умею думать, подумал Сан Саныч. Они сделали из меня идиота!

Он перечитал свое заявление и порвал на мелкие кусочки. Положил новый лист.

Вместо ответов в голове снова встали вопросы. Он пытался сформулировать их весомо, но получалось очень глупо. В конце концов, сержант уже вошел в дверь, Белов быстро написал:

«Прошу мне сообщить, в чем я виноват. Белов».

Сержант прочитал, скомкал и бросил в корзину для бумаг:

– Я дам вам бумаги и карандаш, возьмите с собой в камеру. Лучше сами напишите.

– Да что? Что написать?!

– Чем больше напишете, тем лучше. На выход!

В коридоре уже ждал надзиратель. И Сан Саныч снова оказался в подвале, в своей камере.

Следующий день он провел в большом волнении, не мог ни на чем сосредоточиться, спорил мысленно то с младшим лейтенантом, который его арестовывал, то с сержантом, доказывал, что он невиновен. И все смотрел на чистую бумагу, понимая, что должен что-то написать.

Больше всего подходил донос Грача. Там говорилось, что он помогал ссыльным. Сан Саныч не понимал, в чем тут преступление, в его глазах все было как раз наоборот, он гордился тем, что рисковал ради людей… Еще в доносе указывалось, что второй рейс на Сариху был левый! Можно было сказать и так… Он встал к кормушке и пристроил лист бумаги.

Писал подробно, что люди на берегу залива могли погибнуть без инструментов и сетей. Указал километраж и высчитал, сколько угля было сожжено, и что он готов возместить этот ущерб государству. Постучал в кормушку и отдал. Был уже вечер, но он ждал, что его вызовут. Ходил и проговаривал четкие ответы.

Ни на следующий день, ни через день за ним не пришли.

Подъем. Завтрак. Обед. Ужин. Отбой.

Яркая лампочка. Руки поверх одеяла. Вонючая параша. Шесть коротких шагов. Чистка зубов пальцем. Одиночество, тишина и неизвестность. Его охватывало паническое отчаяние, он замирал, вцепившись в металл кровати, – никто им не интересовался, никто не выручал. Мысли о людях на воле вызывали тяжелое нервное недоумение.

Как-то, прошло довольно много времени, поздно вечером его неожиданно повели наверх. Он чувствовал себя так плохо, что никак не отреагировал на вызов, которого долго ждал. Шел впереди конвоира, выполняя «направо», «налево», звучащие сзади. Послушно останавливался у отпираемых дверей лицом к стене, шел дальше. Ему было все равно, он страшно устал.

Его завели в просторный, хорошо обставленный кабинет. Высокие окна были прикрыты тяжелыми бордовыми занавесками с золотыми кистями. Сан Саныч стоял на толстом ковре, в ботинках без шнурков, держал руками спадающие трусы и брюки.

За дорогим столом с кожаной столешницей, под большим портретом Сталина сидел крупный, лет шестидесяти, полковник госбезопасности и что-то читал. Наконец, озабоченно нахмурившись, закрыл папку, побарабанил по ней пухлыми, как огурцы, пальцами и поднял строгий взгляд на Белова. Кивнул на стул. Сан Саныч сел, ощущая, что нечаянно упустил трусы и они сползли почти до колен.

– Ну что, гражданин Белов? Мне доложили, вы отказались от чистосердечного признания?

Лицо начальника госбезопасности огромного Красноярского края было довольно обычное, не злое и не доброе. Мордатое, отекшее лицо с мешками под глазами неглупого, регулярно выпивающего и ведущего ночной образ жизни человека. Большими и сильными руками он очень походил на деревенского кузнеца Дулова, в кузню к которому бегал маленький Санька Белов. Сан Саныч с недоверием перевел взгляд с рук на золотые погоны с золотыми звездами. На кителе полковника выделялись четыре орденские планки «Красной Звезды», две «Трудового Красного Знамени», еще какие-то…

– У вас тоже два ордена… – начальник перехватил взгляд Белова.

Сан Саныч машинально кивнул, соглашаясь.

– Вы совершили трудовой подвиг – мы вас наградили, теперь вы пойманы на предательстве – мы наказываем! – Полковник, пошуршав коробкой, достал папиросу, неторопливо чиркнул спичкой. – Остается только один вопрос: безнадежны вы или встанете на путь исправления?

Он грузно поднялся из-за стола, прошелся, рассматривая что-то в окно. Посмотрел на часы.

– Органы не только карают, но и воспитывают. Мы о вас все знаем, но даем возможность самому признаться и показать, насколько вы понимаете свою вину. А органы сделают выводы…

– Я ничего не делал, товарищ полковник, какие же выводы? Мне вообще ничего не сказали!

– Ну как же так, – полковник снова превратился в добродушного кузнеца Дулова и посмотрел на Белова почти весело, – вот сын у отца натворил что-то, а отец об этом все и узнал. Что сделает плохой отец? Сразу высечет! Правильно? А хороший, умный отец? – полковник смотрел со значением. – Спросит – расскажи-ка, что ты сделал, сынок?! И если тот раскается…

Полковник, довольный примером, снисходительно улыбался, почти как отец из его рассказа. С удовольствием подкурил папиросу.

– Даже у попов, и у тех так же! На исповеди человек должен все без утайки изложить про себя, тогда понятно, что он осознал! Так и у нас!

– Простите, я готов, но что я должен рассказать? Я на исповеди никогда не был, я неверующий! – Сан Саныч запутался от волнения.

– Не понимаете меня или не хотите понять?! – лицо полковника сделалось строже. – Идите и подумайте хорошо, я к вам по-доброму пока… Надумаете, можете мне напрямую писать. Я прочту!

Он внимательно изучал лицо Сан Саныча, потом добавил с каким-то особым значением:

– Нас не вся ваша жизнь интересует. Мелкие грешки, – он ухмыльнулся понимающе, – не пишите. Нас интересует ваша работа. Вы молодой, но уже заслуженный, я вот лично хотел на вас посмотреть. Как молодой коммунист вы могли бы обнаружить серьезные недочеты, а возможно, и врагов в руководстве Енисейским флотом. Родина не забывает своих преданных сынов! Докажите свою преданность!