– Монахи разбавляют его водой, – проговорил мирянин.

Уго сделал глоток. Вино было крепким – даже крепче тех, с которыми он смешивал огненную воду, – и густым, но он не мог понять главного. Еще глоток. Оно отдает…

– Металлом, – сказал парень, наливавший ему вина.

– Рудой, камнем, – вставил другой.

– Да. Привкус камня.

– Мы зовем его ликорелла.

Уго с радостью возделывал виноградник, спускавшийся террасами по склону горы. Он выпалывал сорняки. Ему давали еду и питье, а когда солнце стояло в зените, он смотрел, как медные сланцы отражают лучи, сообщая винограднику чудесное сияние.

– Еще одно преимущество этой почвы, – рассказали Уго, – сланцы отражают часть солнца, а остальные лучи поглощает ликорелла. Ночью в горах холодно – и виноградники получают тепло, накопленное камнями за день.

На закате они вернулись в Эскаладеи. На обратном пути к ним вновь присоединились другие миряне – и даже они теперь шли в молчании, столь любезном картезианцам.

– Монахи говорят, что тишина полезна для виноградной лозы, – тихонько прошептал один из мирян, шедший рядом с Уго.

Уго остался в Эскаладеи дожидаться возвращения настоятельницы Беатрис. Он жил и работал неподалеку от монастыря с восемью мирянами, которые, привыкнув к новоприбывшему, принялись вновь обходить строгие правила картезианцев, не теряя при этом благоразумия. Работа на винограднике выматывала Уго – он был этому только рад, поскольку усталость отвлекала его от мыслей о Мерсе и Катерине, о скорби по Барче или от желания отомстить Рехине. Пока он ничего не мог сделать – но сон унимал его тревогу. Одолевать беспокойство ему помогало и здешнее крепкое и густое вино – с неопределимым приятным привкусом камня. Вина было много, еды тоже; монахи были весьма щедры. Порой, когда голова становилась легкой, а мысли как будто парили в облаках, он погружался в общую беседу. Кто-то, подобно виноделу, сидел и слушал, а кто-то говорил за двоих. Иные проповедовали, иные пытались командовать; иные загадывали загадки, иные хвастались, что могут любую разгадать. Они спорили шепотом и делали замечания, если кто-то повышал голос, – но все казались хорошими друзьями. Во время этих праздных бесед Уго засыпал безмятежным сном – и просыпался на следующее утро в четыре часа.

Так прошло шесть дней, а на седьмой келарь сообщил Уго, что мать Беатрис вернулась в Бонрепос. Уго попрощался с мирянами, как всегда идущими на виноградники, и поспешил в долину, где располагался монастырь. Его уже ждали. Монахиня ввела его в простую строгую церковь с одним нефом и ушла, сказав, что аббатиса скоро придет. Уго пробыл там довольно долго, чувствуя, что за ним наблюдают. Он прошелся по церкви. Время текло медленно, тишина долины звенела в ушах – и Уго было тем сложнее, чем больше он беспокоился о Мерсе. Он оглядел стены, пытаясь отыскать отверстие, через которое за ним наблюдали, – а Уго был абсолютно уверен, что это так.

– Мне сказали, что вы хотите со мной поговорить.

Голос эхом разнесся по церкви как раз в тот момент, когда Уго намеревался выйти наружу, чтобы поискать какую-нибудь монахиню. Звук доносился из-за деревянной решетки, доходившей до потолка, встроенной в невысокую стенку сбоку от алтаря. Ожидая, Уго не раз к ней подходил – там, должно быть, монахини слушали мессу, не нарушая затвора. Винодел подошел ближе.

– Вы мать Беатрис? – спросил Уго.

– Да.

У винодела сложилось впечатление, что аббатиса не просто говорит из-за решетки, но и стоит в некотором отдалении, словно не желая подходить ближе. Ответ ее был сух и лаконичен. Сквозь решетку нельзя было различить даже силуэта – непроглядная тьма.

– Я… – замялся Уго, подбирая слова, – я хотел поговорить с вами о моей дочери… о вашей дочери, – поправился винодел, – о Мерсе. – Он подождал реакции. Ее не последовало. – Дело в том, что Мерсе похитили. Епископ сказал, что она ваша дочь и ее похитили, чтобы вы молчали о грехах папы.

Уго прислушался. Монахиня не отвечала – за решеткой будто никого не было. Но ведь после обвинения в том, что у нее есть дочь, настоятельница должна что-то ответить. Она же монахиня!

– Вы меня слышите?

– Да.

– Рехина… – продолжил Уго, – врач, новообращенная… она моя жена. Вы ее знаете. Не уверен, что она обо мне рассказывала. Это Рехина принесла мне новорожденную Мерсе.

Ни намека на ответ. Уго подошел ближе и еще раз попытался заглянуть в отверстия, но вновь ничего не увидел. Он беспокойно выждал несколько мгновений, уверенный, что настоятельнице будет что ответить. За ним наблюдали, он чувствовал. Ведь свет в церковь проникал.

– Послушайте, – выпалил Уго, повысив голос, – я хочу освободить свою дочь. Я знаю, что она в опасности, и поэтому мне нужна ваша помощь. – Тишина была ему ответом. – Да почему же вы не отвечаете? – закричал Уго и просунул пальцы в отверстия, словно пытаясь сорвать решетку.

– Ты в доме Божьем, – предупредила настоятельница.

Уго остановился:

– Почему вы мне не отвечаете?

– Уго…

Его имя проникло сквозь отверстия в решетке и тысячей отголосков разлетелось по церкви.

– Вы знаете мое имя?

Помедлив секунду, аббатиса произнесла:

– Мне сказали, как тебя зовут.

Может быть, но тон, которым она произнесла его имя, показался Уго странным. По его спине пробежала дрожь. Он понял, что аббатиса лжет.

– Мне нужно, чтобы вы помогли спасти мою дочь… вашу дочь… Мерсе!

– Уго, – произнесла аббатиса, и ему вновь стало не по себе, – у меня никогда не было дочери.

– Но так сказал епископ!

– Знает ли епископ обо мне больше, нежели я сама?

– Рехина тоже так думает.

– Она ошибается.

– Значит, вы ее знаете, – заметил Уго.

– Она помогает… помогала нам когда-то, – поправилась аббатиса.

Ему хотелось видеть выражение ее лица, чтобы сделать какие-то выводы. Может быть, ее руки были крепко сжаты, а брови насуплены, но каждое слово, за исключением имени Уго, она произносила сухо и безжизненно.

И все же он сомневался, что Рехина могла совершить такую вопиющую ошибку: похитить жену адмирала каталонского флота, чтобы оказать давление на женщину, которая не является матерью девочки, было сущим безумием. С тех пор как Барча, зажав между ног перепуганного епископа, открыла ему эту тайну, Уго прокручивал в уме тысячу вариантов развития событий, но ни в одном из них настоятельница не отказывалась от материнства.

– Скажите, – вдруг попросил Уго, – даже если вы не мать этой женщины, что вы знаете о похищении, совершенном Рехиной?

– Почему я должна об этом похищении знать?

– Потому что Рехина считала вас матерью Мерсе, – настаивал Уго, – и она, вероятно, приходила сюда, чтобы оказать на