Братья всегда жили бок о бок, и их обветшавшие дома в западном конце города стояли прилепившись друг к другу. Чаны размещались посередине; к северу от них была убогая синагога, а югу – общий дом для двух семей. Аарон и его большая семья размещались в одной половине дома, а Иуда и Шимрит занимали другую. Часто две семьи садились к общему столу, и у Аарона было много возможностей хорошо узнать Шимрит, которая уважала его как властного, пусть и грубоватого человека, каким он и был. Он был безбород и сутулился из-за тяжелой работы у красильных чанов. Его большие руки всегда были испачканы краской, но он не заботился о своем внешнем виде и посему явно не был тем человеком, с которым Шимрит в обычных обстоятельствах имела бы дело, и теперь в отсутствие мужа она и вовсе начала опасаться его, поскольку видно было, что он испытывает к ней влечение.

Но как бы Аарон ни выглядел, он продолжал бросать на нее похотливые взгляды. Не обращая внимания на свою жену, он настойчиво искал встречи с Шимрит и при каждой возможности хватал ее за ноги рукой в красных пятнах краски. Она всеми силами избегала его, но в той тесноте, в которой они жили, такие встречи были неизбежны, и она с трудом сдерживала проклятия, когда он неожиданно подстерегал ее за дверью. Как-то, когда жена Аарона отсутствовала, он прижал ее в углу, и его поведение было столь бесстыдно, что Шимрит закричала:

– Я все расскажу Иуде, когда он вернется!

– Только попробуй – и я убью его, – пригрозил Аарон, но Шимрит стала бить его по лицу. Аарону пришлось отпустить ее, и она в панике скрылась на своей половине дома.

Забившись в угол, она слушала завывания ветра. С моря шел ураган, неся с собой в Галилею реальность зимних дней. Ночь должна была быть морозной, и на вершинах гор выпадет снег; в ожидании скорой зимы крестьяне торопливо закончат уборку урожая, а горожане, закутавшись потеплее, будут сидеть у домашних очагов, слушая, как из вади несутся завывания ветра. Макор, раскинувшийся на высоком месте, был особенно беззащитен перед зимними штормами, и паломники из Европы, которые всегда представляли себе, что Иисус и Моисей существовали в иссушающей жаре пустыни, часто с изумлением убеждались, что в Галилее так же холодно, как и в их родных краях.

Для Шимрит это было грустное и одинокое время. В такие мрачные зимние дни она любила быть рядом с мужем, чувствовать тепло и безопасность в его объятиях. А теперь, оставшись одна, Шимрит боялась покинуть свои холодные комнаты, чтобы не столкнуться с приставаниями деверя, и, даже слыша, как играющие дети зовут ее, она не выходила к ним и лишь молилась, чтобы муж скорее возвращался из Птолемаиды. Но непогода удерживала его в этом портовом городе, и наконец настал день, когда Аарон откровенно пошел на приступ.

Его побудила к этому странная логика, которой он убедил себя, что Шимрит с голодным нетерпением только и ждет его появления. Да стоит лишь взглянуть на нее! Восхитительная крупная женщина с широкими бедрами – а я единственный человек в Макоре, у которого хватит сил удовлетворить ее. Она одинока, и должна хотеть меня. Стоит только мне посмотреть на ее чистое оливковое лицо, и я вижу, как она хочет заняться любовью. У нее нервно дрожат руки, когда я рядом. Аарон искренне верил, что, покусившись на невестку, он доставит ей удовольствие, и считал, что косые взгляды, которые она бросала на него, служат приглашением к действию.

И как-то утром, когда он должен был быть у красильных чанов, Аарон выскользнул из задней двери красильни и, торопливо миновав окраину города, нырнул в дверь своего дома. Убедившись, что жена гуляет с детьми, он ворвался на половину Шимрит. Внезапно представ перед ней, он схватил женщину и стал яростно целовать ее.

Она попыталась оттолкнуть его, но с мастерством, отработанным в воображаемых сценах, он телом прижал ее руки. Одной своей рукой он зажал ей рот, а другой отбросил свободную накидку, так что она предстала перед ним голой. Он продолжал срывать с нее одежду, а Шимрит, полная ярости, отбивалась, тщетно пытаясь справиться с его силой. Когда на ней почти не осталось одежды, он, продолжая зажимать Шимрит рот, свалил ее на пол, после чего грубо и жестоко загнал ей в тело свой массивный член.

Когда борьба достигла финальной стадии, она испугалась, что потеряет сознание, потому что едва могла дышать, но, почувствовав, как он входит в нее, как его жаркое звериное дыхание обжигает ей шею, она отчаянным усилием вывернулась, нанеся Аарону удар коленом и расцарапав ему лицо. Эта неожиданная боль разъярила красильщика, и, уже не владея собой, он нанес ей жестокий удар кулаком в лицо, от чего Шимрит едва не потеряла сознание. Не в состоянии больше сопротивляться, измученная борьбой, она осталась лежать на спине, смутно чувствуя, как он насилует ее.

Когда он ушел, Шимрит прошептала:

– Бог Моисея, что мне теперь делать? – и, как многие женщины, пережившие такое унижение, она приняла роковое неправильное решение. Оставшись в одиночестве, вся в крови лежа на полу, она была в таком оцепенении от случившегося, что не нашла в себе сил даже заплакать. Во время изнасилования она пыталась кричать и вообще делала все, что под силу женщине, которая защищает себя, но рот у нее был заткнут, и, даже попытайся она вскрикнуть, ее бы никто не услышал. Теперь же, когда ее голос могли услышать, она продолжала хранить молчание, полная стыда и ужаса. Час шел за часом, но она так и не издала ни звука. Холодный дождь поливал Галилею, и зима была на пороге.

Вечером Аарон вышел к ужину с расцарапанной физиономией, но так и светясь животным удовлетворением. Уверенный, что молчание невестки служит свидетельством удовольствия, которое она получила от утренней схватки, он с неприкрытым желанием ухмыльнулся ей, и она пришла в ужас, поняв, как он истолковывает ее молчаливое поведение. Дочка Аарона спросила, кто ему поцарапал лицо, и он ответил, глядя на Шимрит:

– Котенок с оливковой мордочкой.

Последующие два дня были полны страха. Непогода продолжалась, и с моря плыли низкие облака, скрывая Птолемаиду в непроглядной темноте, в доме же братьев Аарон продолжал выслеживать невестку с той неотступностью, с который первобытные охотники в этих местах выслеживали львицу. Наконец он застиг ее около кухни и широким жестом распахнул свой халат, под которым оказался совсем голым. Было видно, как он хочет насытиться ею, и Аарон не сомневался, что и она только ждет подходящего момента. Аарон был так уверен, что Шимрит питает к нему любовь, что не обратил внимания, как она возмущенно отпрянула от него. Придвинувшись к ней, он дал понять, что готов возобновить игры, но на этот раз она была наготове. Выхватив из-под одежды медный нож, она застыла в готовности нанести ему удар, если он только прикоснется к ней, и на мгновение он остановился, удивленный таким развитием событий.

Он мгновенно сбросил халат и сделал вид, что хочет ударить ее в лицо. Одной рукой он вырвал у нее нож, а другой зажал рот прежде, чем она успела закричать. «Все это притворство, – думал Аарон. – Скорее всего, она схватила нож только для того, чтобы я обезоружил ее и подавил, а она получит удовольствие, когда я буду брать ее». В соответствии со своим странным пониманием этих игр он нанес ей удар в подбородок и, пока Шимрит приходила в себя, раздел ее и бросил на пол.