богатом, широко раскинувшемся селе Ивановка. Здесь полк простоял около месяца, пополняясь и подготовляя себя, как потом выяснилось, к «Заднепров-ской операции».

В этой Ивановке мне пришлось распрощаться с моим полком. Здесь было получено распоряжение генерала Врангеля, по которому всех подростков, находящихся в армии, было приказано отправить в школы для продолжения образования. Командир полка навел справки и выяснил, что я должен ехать в Сводно-кадетскую роту при Константиновском военном училище, находящемся в городе Феодосии. Я получил приказание собираться в дорогу, и на сборы мне было дано два дня. Об этом приказе генерала Врангеля поговаривали уже раньше, и я знал, что эта участь меня не минует, но никак не ожидал, что это будет так скоро.

Командир, чтобы утешить и подбодрить меня, говорил, что мой отъезд ничего не меняет, что я по-прежнему остаюсь в списках полка, что отправку в Феодосию я должен рассматривать как командировку. Говорил, что полк и дальше будет обо мне заботиться и что на все каникулы я буду приезжать в полк.

В будущем ничего из этого не сбылось. Жизнь устроила все по-другому. В полк я больше никогда не вернулся; это прощание, как и прощание с сестрой и братом, а еще раньше с отцом в Харькове, было последним. Как ни жестока бывает судьба к человеку, в одном она проявляет свое милосердие: в момент разлуки человек редко думает, что эта разлука навсегда.

Все связи с полком с моим отъездом порвались, и все так сложилось, что в дальнейшем я никого из однополчан не встретил. Жизнь меня бросила в совершенно другую сторону. Ведь своей судьбой мы не распоряжались – ехали, куда везли. Новые страны, новые впечатления, новые друзья, трудности и заботы (в жизни пришлось пробиваться самому) – все это отодвинуло полк на задний план, и постепенно он стал лишь воспоминанием далекого прошлого.

Только одно время, когда я был уже студентом, у меня на короткое время завязалась переписка с командиром полка. Он случайно встретил одного моего одноклассника, узнал мой адрес и написал мне. Судя по письмам, он был уже не тот бравый командир полка, который мне так импонировал, под обаянием которого я находился. Личная жизнь его не удалась. Его жена, Ванда Иосифовна (в которую я, говоря откровенно, мальчишкой был немножко влюблен), ушла от него. Эту драму он как раз в это время остро переживал. Чувствуя себя одиноким, он в длинных письмах ко мне изливал свою душу, откровенно рассказывая, как эта женщина его оскорбила. Я же тогда, по молодости лет занятый полностью своими личными интересами, не сумел найти с ним общий язык, и наша переписка понемногу начала глохнуть и, наконец, совсем прекратилась. Во время последней войны, как мне потом рассказывали, он поступил в Русский корпус в Югославии, боровшийся против коммунистов. Вместо полка он там командовал только ротой. Там в одной из стычек он и погиб, убитый красными партизанами.

А. Судоплатов270

С Алексеевским полком в русской Армии271

Под Геническом 3 апреля 1920 года

Ну ж был денек! Этот день останется у меня в памяти на всю жизнь. Сейчас, когда я пишу эти строки, я сижу уже в Катарлесе (под Керчью). Красные далеко за Перекопом и Сивашом, и до нас им не добраться. Мы здесь будем формироваться после «Генической бани». Да, там была форменная баня, где нас сперва выпороли «свинцовыми вениками», а затем заставили «купаться» в Сиваше, где многие остались «купаться» навеки.

3 апреля. Мы уже не более как в версте от Геническа. Уже хорошо видны постройки и маяк. Красные залегли и отчаянно отбиваются от наступающих алексеевцев. Сзади из Юзкуя движутся на нас густые цепи большевиков. Самурцы (идущие в арьергарде) от них отбиваются. Пули летят и сзади и спереди. Справа на горизонте показалась красная конница. Положение наше отчаянное: спереди красные не пускают нас к Геническу, слева – море, справа – лава красной конницы, сзади напирает пехота красных. Цепи алексеевцев, пробивающихся к Геническу, и цепи самурцев, отбивающихся от наседающих сзади красных, очень сблизились: мы наступаем медленно, они отступают быстро. Между цепями отходило наше единственное орудие. Оно работало отчаянно. Быстро отойдет, запряжку отведут в сторону, и сразу, беглым огнем, снарядов пять назад, затем повернет направо – и снарядов пять по коннице, потом поворачивает вперед – и снарядов пять по Геническу. Затем быстро подводят лошадей, орудие опять отойдет, опять беглым огнем назад, направо, вперед – и опять отойдет, и опять отчаянная стрельба. Оно больше всего, вероятно, и пугало красную конницу. Хотя и у нас всех настроение такое, что «не подходи!».

– Спокойствие и хладнокровие, господа ротные командиры! – крикнул какой-то капитан-самурец.

– Алексеевцы, не подкачать имени нашего доблестного шефа. Ура! – кричит кто-то из наших.

Мы бросились на «Ура!». Мы уже на улицах Геническа. Стреляют из окон. Наша офицерская рота почти вся переранена. Пробиваемся к вокзалу. Вдруг из одного дома затрещали выстрелы. Несколько человек сразу упало. Тут я никогда не забуду вольноопределяющегося пулеметчика Крыжановского. Он положил «льюис» на тумбу у тротуара и со зверским лицом осыпал дом градом пуль. С дома посыпались стекла и штукатурка.

Наконец приблизились к вокзалу. Город уже занят нами. Было жарко и пыльно. Наши разошлись по домам: кто напиться, кто перехватить чего-нибудь поесть. Выйдя из какого-то дома, я оказался на улице один. Боясь отстать от своих, пошел к маяку, надеясь там найти наших. По полю к Геническу приближается красная конница. Встретил нашего офицера. Началась отчаянная стрекотня. Мы с ним стали к стенке какой-то хаты. Пули с визгом пролетают через крышу. Баба с визгом и причитаниями выскочила из хаты с подушкой в руке.

Вдруг близко грянуло «Ура!». Мимо нас, через огород, пробежали отступающие самурцы. Мы выскочили из-за хаты. Вокруг маяка, рысью, сверкая шашками, объезжала красная конница.

Мчится повозка с патронами. Поручик на ходу вскочил на нее, я тоже прицепился. Винтовка скользила и стучала по спицам колеса. Повозка с грохотом скачет по ужасной мостовой. Сзади на подводе бренчит, высоко подлетая на воздух, никелевый чайник. «Как бы не выпал!» – думал я и хотел было его придержать, но боюсь пошевелиться, чтобы самому не выпасть. Вдруг чайник с грохотом покатился по мостовой. Ничего не соображая, я соскочил с подводы и поднял его. Для чего?! Подвода ускакала, а я, как дурак, бегу по улице с чайником в руках. Несколько пуль свистнуло в воздухе. Меня нагоняет арба.