Сидит мужик и два наших алексеевца. Я бросил чайник и вскочил на арбу.

Мчимся вниз. Уперлись в какую-то улицу. На доме надпись золотыми буквами: «Государственная Сберегательная Касса». У ворот стоит группа евреев – в Геническе их много. «Где дорога на пристань?» – спросили мы их. Они замахали направо. Мы помчались. Из одного дома по нас кто-то стрелял. Заскочили в какой-то переулок. На углу стоит какой-то сапожник (почему мне показалось, и сейчас кажется, что он был сапожник, – не знаю). Спрашиваем его. Он замахал руками в обратную сторону. Летим вверх обратно. Встречаем трех офицеров-алексеевцев. «Моста нет, все лодки потоплены. Будем отбиваться до последнего патрона. Все равно – смерть!» – закричали они нам, повернули назад и начали стрелять…

Подъехали, наконец, к пристани. Здесь уже толпились наши. Здесь же стояли пленные, которых мы взяли утром. Они кричали нам, чтобы мы оставались и ничего не боялись. На берегу стояло наше орудие. Замок с него уже сняли.

Моста не было. Лодки попорчены красными. Ходила одна большая лодка, которой управлял какой-то старик.

Джжжь! Джжжь! – взвизгнул снаряд, и два водяных столба поднялись среди пролива. Один снаряд разорвался на пристани. Некоторые раздеваются, бросая оружие и одежду в воду, и бросаются сами туда же. До того берега, думаю, было саженей сто. Если бы я мог плавать, я бы поплыл… Ординарец С. Сахоцкий ведет в воду лошадь, он хочет спасти и лошадь. Лошадь храпит и боится воды – пришлось ее бросить. Его брат, поручик Сахоцкий, отличный пловец, раздевшись, прыгнул в воду. Его приятель армянин, корнет, в бурке и черкеске, вместе со своим вестовым прыгнули ему на шею.

– Поручик, – крикнул он, – мы с тобой!

Все трое потонули, а поручик, хороший пловец, никогда бы не погиб, если бы не армянин.

Полковник Звягин распоряжается погрузкой. Переполненная лодка уже отошла.

– Скорее верните лодку! – кричит Звягин.

Из окон домов уже стреляют по пристани. Снаряды с визгом падают в пролив. Я решил: будь что будет, силою вскочу в лодку. Я не умею плавать и ни за что из лодки не уйду.

Лодка идет обратно.

– Садись, штаб бригады! – распоряжается Звягин.

Когда лодка была нагружена уже наполовину, я спокойно прыгнул в нее и пробрался к носу. Думаю, что сейчас выбросят обратно. Но ничего – оставили.

Борты лодки на вершок от воды – вот-вот качнет, и она погрузится на дно. В это время один капитан-самурец подскочил к полковнику Звягину:

– Господин полковник, я плавать не умею. Разрешите сесть в лодку?

– К сожалению, лодка переполнена, – ответил Звягин.

Капитан спокойно вынул наган и застрелился.

– Быстрее назад лодку! – опять кричит Звягин отходящей лодке.

Пули засвистали над лодкой. Она идет медленно, переполненная донельзя. В воде мелькают головы плывущих, некоторые кричат и тонут, не умея хорошо плавать и выбиваясь из сил, в некоторых попадают пули. Но вот лодка стукнулась о берег. Мы на Арбатской стрелке.

– Наза-ад лодку! – кричит с того берега полковник Звягин. Все выскакивают на песок. Никому не хотелось возвращаться в это страшное «назад». Когда через минуту я оглянулся назад, лодка шла обратно и управлял ею старик рыбак… Я горячо возблагодарил Бога. После Новороссийска это мое второе чудесное спасение от явной смерти.

На берегу разбитые хаты, около них вырыты окопы. В окопах застава Сводно-стрелкового полка, с ними телефон и сестра милосердия. Наши раненые, голые, подходят для перевязки, и никто не стесняется, не такой момент.

Наконец прибыл и полковник Звягин, бросился к телефону.

– Передайте по радио, – кричит он. – «Севастополь, мы голые бежим вплавь из Геническа. Звягин».

Саша Сохацкий плачет о своем погибшем брате и ругает армянина. Он прямо сошел с ума.

– Почему вы не стреляете по тому берегу? – кричит он на начальника заставы, забывая про свое звание: все равно – голый, и, схватив «льюис», стал сам стрелять по Геническу.

Полковник Звягин вышел из хаты и тоже начал стрелять из винтовки по тому берегу.

Здесь узнаем друг от друга о погибших товарищах. Подпрапорщик С., из моего села, говорят, уже доплыл почти до этого берега, но пуля попала ему в голову, и он скрылся под водой. Только красное пятно несколько секунд обозначало место его смерти. Один офицер тоже доплыл почти до берега, но потом, очевидно выбившись из сил, вскрикнул, перекрестился и утонул. Другой попал под доски пристани, разбил голову, чуть не захлебнулся, но выплыл. Сестра его перевязывает, а он, бледный, сидит голый и не верит, что он жив.

– А где наш командир полка? – спросил кто-то.

– Он остался на том берегу, – ответил один ординарец. – Я ему кричу: «Господин полковник, раздевайтесь!» – а он говорил мне: «Я не могу бросить полк».

Всех торопят идти в тыл. Пули и здесь визжали над головой, мимо ушей, впиваясь в песок у самых ног. Красные бьют по косе, ведь коса внизу и вся как на ладони.

Со мной рядом шагает артиллерист в форменной фуражке, голый.

– Осталось орудие? – спросил я его.

– Да, но оно для нас сейчас безвредно, замок в воде.

– Жаль, хорошее было орудие!

– Такое г… мы всегда найдем, – вздохнул он, – а вот людей жаль, ведь какие были люди!

– Вам холодно? – спросил я его. – Разрешите предложить вам мою шинель?

– Очень благодарен, – сказал он, надевая шинель, – когда придем к жилью, я вам ее возвращу.

Прошли проволочное заграждение. За заграждением сидят на траве спасшиеся алексеевцы, поджидая других. Все почти голые. Корнев, Васильев, Гильдовский, Павлов, поручик Лебедев тоже здесь. Они обрадовались мне, так как считали, что я погиб. Алексеевцы все подходили и подходили. Все сидели молча, лишь кое-кто тихо переговаривался, делясь впечатлениями пережитого дня.

Незаметно наступил вечер. Стрельба утихла. Кричала какая-то птица, зажглась вечерняя звезда. Где-то далеко-далеко ухали орудия. Говорят, наши прорвали фронт на Сиваше и взяли Ново-Алексеевку. Это, кажется, один пролет от Геническа.

От заставы приближалась к нам тачанка. На ней сидел наш командир полка (полковник Бузун). Он переплыл Сиваш последним. Ему где-то раздобыли шубу, и он, голый, закутался в нее, подняв воротник.

– Полк, смирно! – раздалась команда.

«Полк» – человек сорок голяков – встал смирно. Тачанка поравнялась с нами.

– Здравствуйте, дорогие… – как-то вскрикнул полковник и, не договорив, заплакал.

Тачанка умчалась. Мы почти не ответили… Капитан Логвинов горько плакал. Старику жаль было своего батальона.

Ночевали в селе Счастливцеве. Обещали выдать обмундирование, но, говорят, командир Сводно-стрелкового полка полковник Границкий пока не дает.

4 апреля. Вечером грузимся на пароход, уезжаем обратно в Керчь. Красные, вероятно, догадываются, что мы грузимся. Только ночь скрывает нас