После 1964 года и вплоть до своей смерти не имел постоянного места жительства. В январе 1965 года поселился у Гурли Лёфгрен на Шеппар-Карлсгренд, 3, и жил до весны 1966 года. Ни у него, ни у нее в то время постоянной работы не было. Лёфгрен состоит на учете полиции нравов, однако из-за своего возраста и внешнего вида не могла много заработать проституцией. Лёфгрен также употребляла наркотики.

Гурли Лёфгрен умерла в 1966 году в возрасте 47 лет.

В начале марта 1967 года Йёранссон познакомился с Магдаленой Русен (Белокурая Малин) и жил у нее на Арбетаргатан, 3, до 29.08.1967. С начала сентября до середины октября того же года жил в квартире Суне Бьёрка.

В октябре-ноябре дважды проходил курс лечения в больнице Святого Йорана[177] в связи с болезнью (гонореей).

Мать, которая вторично вышла замуж, с 1947 года живет в Хельсинки. О смерти сына ей сообщили по почте, в письме.

Русен утверждает, что у Йёранссона всегда были деньги, однако не знает, где он их доставал. По ее мнению, наркотиками он не торговал и вообще никакой подобной деятельностью не занимался».

Рённ перечитал свое сочинение. Он писал таким бисерным почерком, что все поместилось на четвертушке листа бумаги. Он сложил листок, убрал его в папку, положил блокнот в карман и отправился на встречу с Суне Бьёрком.

Девушка с баржи ждала его на Марияторьет возле газетного киоска.

– Я туда не пойду, – предупредила она. – Но я поговорила с Суне. Он знает, что вы придете. Надеюсь, я не совершаю глупость. Не люблю зря трепать языком.

Она дала ему адрес на Тавастгатан и ушла.

Суне Бьёрк оказался моложе, чем ожидал Рённ. Ему могло быть лет двадцать пять. Выглядел он довольно приятно, носил светлую бородку. Ничто не выдавало в нем наркомана. Рённ задумался над тем, что могло связывать его с гораздо более старшим и опустившимся Йёранссоном.

Квартира состояла из комнаты и кухни и была скудно обставлена. Окно выходило в замусоренный двор. Рённ сел на единственный стул, а Бьёрк – на кровать.

– Я слышал, что вас интересует Ниссе. Должен сказать, что мне не так уж много известно. Но я подумал, что вы, по крайней мере, могли бы забрать его вещи. – Бьёрк наклонился и вытащил из-под кровати картонную коробку. – Он это оставил. Часть вещей он забрал, когда переезжал отсюда, а здесь в основном одежда. Так, тряпки, которые ничего не стоят.

Рённ поднял коробку и поставил ее рядом со стулом.

– Не могли бы вы сказать, с какого времени вы знаете Йёранссона, где и когда познакомились и почему пустили его к себе жить?

Бьёрк уселся поудобнее, закинул ногу на ногу.

– Конечно, – сказал он. – А сигаретой не угостите?

Рённ достал пачку. Бьёрк оторвал фильтр и закурил.

– Все было очень просто. Я пил пиво в погребке «У францисканцев»[178], а рядом со мной сидел Ниссе. Раньше я его никогда не видел, но у нас завязался разговор, и Ниссе угостил меня вином. Я понял, что он свой парень, поэтому, когда заведение закрылось и он сказал, что ему негде ночевать, я пригласил его к себе. В тот же вечер мы подружились, а на следующий день он вытащил меня в ресторан, и мы неплохо посидели там. Кажется, это было третьего или четвертого сентября.

– Вы сразу заметили, что он наркоман? – спросил Рённ.

Бьёрк покачал головой.

– Не сразу. Но как-то утром, спустя несколько дней, он достал шприц, и я понял, что он наркоман. Да, он и мне предложил, но я наркотиков не употребляю.

Бьёрк подвернул рукава рубашки выше локтей. Рённ окинул опытным взглядом его руки и убедился, что он, скорее всего, говорит правду.

– У вас тут не так уж много места. Почему же вы разрешили ему жить здесь так долго? Он платил за квартиру?

– Я считал его хорошим парнем. Так прямо за ночлег он не платил, но деньги у него водились, и он всегда покупал продукты и прочее.

– Откуда у него были деньги?

– Этого я не знаю. Да меня это и не касалось. Во всяком случае, он не работал.

Рённ снова посмотрел на руки Бьёрка, черные от въевшейся в них грязи.

– А вы где работаете?

– Я автомеханик, – сказал Бьёрк. – Может, мы поспешим, а то у меня скоро свидание с подругой. Что вы еще хотите знать?

– О чем он говорил? Он рассказывал что-нибудь о себе?

– Говорил, что плавал на море, но это было давно. Еще говорил о женщинах. Особенно об одной, с которой он жил не так давно и с которой у них что-то не сложилось. Говорил, что она ему была лучше матери. – Он помолчал. – С матерью трудно кого-нибудь сравнивать, – грустно добавил он. – А так, вообще, он не слишком любил рассказывать о себе.

– А когда он съехал отсюда?

– Восемнадцатого октября. Помнится, было воскресенье, день его именин. Он забрал почти все свои вещи. Осталось только это. Все его пожитки могли бы поместиться в багажнике машины. Он сказал, что нашел себе жилье, и обещал через несколько дней заскочить. – Бьёрк затушил сигарету в стоящей на полу чашке. – А потом я уже не видел его. Сиван сказала, что он умер. Он действительно был одним из тех, в автобусе?

Рённ кивнул.

– И вы не знаете, где он потом находился?

– Понятия не имею. У меня он больше не появлялся, и я не знаю, куда он подевался. Здесь, у меня, он познакомился со многими моими приятелями, а из его друзей я так никого и не видел. И вообще мне мало что о нем известно.

Бьёрк встал, подошел к висящему на стене зеркальцу и причесался.

– Вы уже установили, кто это был? Я имею в виду того, из автобуса.

– Пока нет.

Бьёрк начал переодеваться.

– Надо прифрантиться, – сказал он. – Подружка ждет.

Рённ взял коробку и направился к двери.

– Значит, вы не имеете ни малейшего понятия, куда он подевался после восемнадцатого октября?

– Я ведь уже сказал, что нет. – Бьёрк достал из комода чистую рубашку и оторвал наклейку прачечной. – Я знаю только одно, – добавил он.

– Что?

– Что в последние недели перед уходом Ниссе был ужасно нервный. Какой-то затравленный.

– А вы не знаете причину?

– Нет.

Вернувшись в свою пустую квартиру, Рённ отправился в кухню и вывалил содержимое коробки на стол. Потом стал внимательно осматривать содержимое предмет за предметом, возвращая в коробку уже обследованное.

Старая фуражка с потрескавшимся козырьком, пара кальсон, некогда белых, измятый галстук