Лет 15 назад был в Моск[овском] университете инспектором Ив[ан] Иванов[ич] Красовский. Это был простенький умом человек. Но у него было теплое сердце, и что же? Студенты подшучивали над ним, но зато любили и уважали его… Красовский попросит и скажет: «Ну, для меня сделайте, для меня не делайте этого», и студенты слушались[776].

Под впечатлением разговоров с несколькими лицами, мне преданными, я решаюсь высказать письменно вот какую мысль.

Я прошу Государя в интересах издания и дела, предпринятого «Гражданином», сказать несколько сочувственных слов кому-либо из влиятельных лиц про новый вид «Гражданина».

Быть может, я слишком многого прошу. Если многого, то я смел бы все-таки просить Государя вот о чем: в четверг Государь увидит [Д. А.] Толстого, быть может, Он удостоит ему сказать, чтобы Толстой своим словом [Е. М.] Феоктистову дал совет умерить неприличные нападки на «Гражданин» и на меня. Несомненно, что тут ни причем личности моя, другая, а тут два важные стимула: один – повредить подписке в начале года, а второй, еще более важный, наносить как можно более урона тем принципам, коих «Гражданин» есть выражение и поборник. Посредством скандальных нападков на личности, враги направления «Гражданина», разумеется, хотят вредить, в начале его распространения, направлению. Это политика не новая. Пока были «Москов[ские] вед[омости]» у Каткова, «Гражданин» не смел просить оградить в нем пишущие личности от скандальных нападков; и Главное управление по делам печати внушило всем редакциям не позволять себе относительно «Моск[овских] вед[омостей]» никаких неприличных и личных выходок, так как оно знало, что тут нападают не на Каткова, а на его знамя. И вся печать подчинилась. Несколько лет назад в «Figaro»[777] появилась огромными буквами телеграмма из Лондона, начинавшаяся так: «Aujourd’hui a été surpris en flagrant délit avec un horse-garde de la Russie la liaisson scandaleuse le Comte H. de Bismarck, Conseiller d’ambassade»[778] (если я не ошибаюсь). Это был вид патриотической мести, достойный «Фигаро». Знаете ли, что сделал Бисмарк отец? В тот же день все посольства в мире получили приказание передать через местные правительства запретить перепечатать это известие, и ни в одной газете оно не появилось. По-моему, с печатью надо быть бесцеремонным, когда она доходит до цинизма в умысле вредить посредством скандала делу консерватизма. А тем паче, казалось бы, я смел до известной степени просить об этой защите, так как меня бьют ложью и клеветою… Тут не я, очевидно, а дело, принципы партии. Каткова уже нет; из известных по своей преданности правительству и консервативным принципам – остался я один. Их расчет, значит, верен. Но политично ли отдавать меня на оплевание и лишать защиты, – не думаю, ибо дает право говорить, что своих правительство не поддерживает. Мне кажется, что для дела надо поддерживать, тем более, что и просил бы я немногого, чтобы сказали от Главн[ого] управления по делам печати нападающим на «Гражданин» редакторам, чтобы они не позволяли себе личности и не выходили из пределов полемического приличия, то есть то же, что было внушено относительно «Моск[овских] вед[омостей]».

Мне кажется, что мысль эта верная.

Еще мысль

Сегодня мне пришла в голову мысль, которую считаю счастливою. Она в связи с постоянною моею мыслию о [В. Г.] Коробьине.

Положим, Вы были бы не прочь на нем остановиться. Но естественно является вопрос: как испытать его, как проверить предположение, годен ли он или нет?

На этот вопрос ответом является следующая мысль. Узнать правду на счет студентских беспорядков казалось бы для Вас первою необходимостью. От Делянова и его союзников Вы ее никогда не узнаете. Уже вчера от Шебеки я узнал, что для того, чтобы скрыть следы своей собственной вины во всех студентских беспорядках, Делянов и его союзники сочиняют легенду о какой-то политической подкладке. Между тем у Шебеки даже намека нет сведения об этой подкладке. Я предполагаю, что вследствие этого Вам было бы очень важно узнать правду, а для того, чтобы ее узнать, Вам безусловно необходимо выбрать и послать лицо, которое ничего бы не имело общего с М[инистерств]ом народного просвещения.

Вот и является вопрос: отчего бы не послать Коробьина? Он бы объехал университеты Московский, Казанский, Харьковский и Одесский и разузнал бы правду. Тогда достиглись бы две цели: он ознакомился бы разом и на месте с университетами, и 2) это самое главное, он показал бы себя в Ваших глазах способным или неспособным. Если способен, Вы имеете преемника Делянову, порвавшего все связи с миром мертвых форм Мин[истерст]ва нар[одного] просв[ещения]. Если неспособен, Вы ничем себя не связали, дали поручение, и конец… Но мысль, Государь, кажется мне весьма счастливою. Что Вы правду узнаете, это несомненно.

По «Гражданину» и другим вопросам

Наконец вот еще в чем Бог помог нашему делу. Невзирая на краткий период времени около «Гражданина» успел устроиться кружок таких сильных дарованиями и прекрасного направления сил, что это одно уже есть глубоко отрадное явление. Кн. [Н. Н.] Голицын, бывший редактор «Варшавск[ого] дневника»[779], [К. Н.] Леонтьев, который из Оптины Пустыни пишет замечательные статьи и проснулся во всей силе своего оригинального и громадного таланта, граф [А. А. Голенищев-]Кутузов, молодой князь [Д. П.] Голицын, талант, обещающий крупного развития, и большой умница, князь [М. Н.] Волконский, талантливый беллетрист, и несколько других единомышленников из хороших фамилий, и все это работает в одну мысль и проникнуто одним чувством.

Вот при каких условиях необыкновенно благоприятных дал Бог начать дело. Сомнительной личности нет у нас ни одной в семье сотрудников. Все люди с семейными преданиями. И вот почему было бы так желательно, чтобы два, три Ваших слова одобрения, кому-нибудь сказанные, произвели свое волшебное действие и убедили недоброжелателей нашего прямого и твердого направления, что их подпольные интриги и усилия вредить молодому органу служения Царя бесцельны и бессильны. Эти слова Ваши были бы лучом весеннего солнца для молодого растения, который помог бы ему расцвесть, окрепнуть и распуститься.

Университетские беспорядки, увы, наводят на грустные размышления. В них сильнее и прежде всего сказывается то, про что так усиленно говорит «Гражданин» – последствия системы, где все основано на форме и где нет общения с душою молодежи. От попечителей и от инспекторов в университетах не требуют души, благородной и любящей; требуют только внешних проявлений власти; отсюда постоянный разлад межу учащимися и учащими, который никогда не уймется и будет все идти crescendo, выпуская в образованную среду контингент – недовольных, озлобленных и скрытых людей, материал для отрицания и разрушения – но ничего не дают те же университеты для созидания и для деятельности во имя душевной любви.