– Ну я сам поклонник пышных форм, – признался я. – А теперь мигом перелез назад и лег на пол! Быстро!

– Господи…

– Делай, что тебе говорят! В темпе!

Щелк – пассажирская дверца распахнулась, парнишка змейкой выскользнул из машины; еще щелк – дверца захлопнулась. Секундой позже раздался скрип задней дверцы и Кукленок распростерся на полу. Я скользнул на пассажирское сиденье и выбрался на узкую асфальтовую дорожку, что вилась по краю обрыва.

Странный автомобиль подъехал совсем близко. Передние фары вспыхнули, заставив меня пригнуться, затем скользнули по моей машине и медленно погасли – странный автомобиль остановился. Целую минуту ничего не происходило, потом водительская дверца распахнулась, из салона выбрался толстяк и направился к моей машине по противоположной обрыву стороне дороги. Достав револьвер из кобуры, я сунул его за пояс, застегнул нижнюю пуговицу пиджака и зашагал навстречу толстяку.

Завидев меня, он застыл как вкопанный. Пушку толстяк не вытащил, руки пустые, зато во рту сигара.

– Полиция! – коротко отрекомендовался он и машинально потянулся к поясу. – Чудесная ночь, правда?

– Угу, волшебная, – подыграл я. – Немного туманно, но мне туман нравится. Он смягчает воздух и…

– Где второй? – нетерпеливо перебил толстяк.

– Кто?

– Но-но, без дураков, дружище! Я же видел у тебя в машине огонек сигареты.

– А разве закон запрещает курить на пассажирском си-денье?

– Ладно, умник… Кто ты такой и что здесь делаешь? – Жирное лицо лоснилось, отражая приглушенный туманом свет фонарей.

– Моя фамилия О’Брайан, – представился я. – Приехал из Сан-Матео отдохнуть и воздухом подышать.

Пухлая ладонь почти доползла до пояса.

– С удовольствием взгляну на твои права. – Толстяк приблизился настолько, что захоти мы пожать друг другу руки – дотянулись бы без труда.

– А я с удовольствием взгляну на то, что дает тебе право глядеть на мои права! – парировал я.

Правая рука жирдяя дернулась. Я выхватил револьвер из-за пояса и нацелил на его пузо. Пухлая ладонь замерла, точно примерзнув к льдине.

– Вдруг ты грабитель? – предположил я. – Фальшивые жетоны нынче не редкость.

Толстяк не шелохнулся, он даже дышал с трудом.

– На ствол разрешение имеется? – сипло спросил он.

– Конечно, я даже сплю с ним! Ствол исчезнет, как только жетон покажешь! Страшно подумать, куда ты его запрятал, раз доставать не хочешь!

Бесконечно долгую минуту толстяк стоял без движения, затем посмотрел в конец Альтаир-стрит, будто надеясь, что подоспеет подмога. Из моей машины доносился тихий шелест дыхания. Неизвестно, слышал ли его толстяк: сам-то он хрипел и свистел как паровоз.

– Ладно, хорош трепаться, – неожиданно разозлился толстяк. – Ты всего лишь дешевый детектив из Лос-Анджелеса, по четвертаку в час.

– Не скажи; я повысил тарифы – теперь тридцать центов в час за услуги запрашиваю.

– Катись к черту! Нам не нравится, что ты здесь вынюхиваешь, понял? Пока я только предупреждаю.

Толстяк зашагал к своему автомобилю и уже поставил ногу на подножку, как вдруг обернулся, и я снова увидел его лоснящееся лицо.

– Дуй в Лос-Анджелес, не то в ящике домой отправим!

– Чао, толстопуз! – Я помахал рукой. – Приятно было застать тебя в полной боевой готовности, ты ж чуть не обделался!

Толстяк взгромоздился на водительское сиденье, с полуоборота завел машину и исчез во тьме.

Не теряя времени, я сел за руль и погнал следом, отставая от него лишь на квартал. Толстяк затормозил на бульваре Аргуэльо и свернул направо, а я – налево. Выпрямившись, Кукленок Кинкейд прижал подбородок к подголовнику водительского сиденья.

– Знаешь, кто это? Триггер Уимз, правая рука нашего шефа. Он запросто мог тебя подстрелить!

– Угу, а свинья может взлететь, процент вероятности такой же.

Проехав еще пару кварталов, я притормозил, и Кукленок пересел вперед.

– Где твоя машина? – спросил я.

Сняв мятую «журналистскую» шляпу, Кукленок хлопнул ею по колену и снова надел.

– На служебной стоянке у мэрии, а что?

– Очень жаль. Значит, в Лос-Анджелес поедешь на автобусе. Старшую сестру все-таки нужно навещать, и сегодняшний вечер подходит для этого как нельзя лучше.

Дорога петляла меж холмами, обрамленная россыпью огоньков на северо-востоке и целым ковром огней на юге. Причалы отсюда напоминали три карандаша света, лежащие на черной бархатной подушке. В каньонах клубился туман, темнела дикая поросль, а вот на возвышенных участках между ними не было и следа дымки.

Мимо маленькой станции автосервиса – судя по темным окнам, закрытой на ночь – я промчался в широкую чашу другого каньона, потом вверх, вдоль забора из проволочной сетки, ограждавшего чьи-то невидимые во тьме владения. Редкие, разбросанные по холмам домишки стали еще реже и разбросаннее, а в воздухе сильно запахло морем. У дома с круглой белой башенкой я свернул налево и меж двух фонарей, единственных на протяжении нескольких миль, проехал к особняку, что возвышался над прибрежной автострадой. Из зашторенных окон сочился свет, озаряя колоннаду и плотные ряды машин, в шахматном порядке припаркованных вокруг овальной лужайки.

Вот он, клуб Конрида. Я не до конца осознавал, зачем сюда приехал, но казалось, это одно из мест, которые мне следует посетить. Доктор Австрийс носился неизвестно где, откачивая неизвестно кого, – дежурный диспетчер сообщил, что обычно он возвращается в одиннадцать вечера. Сейчас было лишь четверть одиннадцатого.

Я припарковался на свободном месте и зашагал вдоль колоннады. Шестифутовый негр в опереточном мундире южноамериканского фельдмаршала открыл створку белой решетчатой двери и проговорил:

– С-сор, пригласительный, пожалуйста!

Я ловко сунул долларовую купюру в лиловую ладонь. Гигантские черные пальцы сошлись над ней, как гравий над свежей бороздой. Громадная рука стряхнула с моего плеча пылинку и опустила номерок в нагрудный карман пиджака, где я ношу платок.

– Новый управляющий очень строг, – прошептал негр. – Спасибо, с-сор!

– «С-сор», наверное, значит «мусор», – предположил я и шагнул внутрь.

Вестибюль, гордо именуемый «фойе», напоминал футуристический танцхолл – ну прямо «Бродвейская мелодия 1980». В нем можно было запросто играть в поло, а благодаря ослепительно-ярким лампам казалось, что его убранство стоит как минимум миллион. Ворс ковра доходил мне до лодыжек. В глубине фойе блестела похожая на корабельный трап никелированная лестница, которая вела к дверям обеденного зала, где застыл румяный итальянский метрдотель. На его брюках сверкали двухдюймовые атласные лампасы, на смуглом лице – заученная улыбка, под мышкой – стопка меню в кожаных обложках с золотым тиснением.