Под арку, к игровым залам второго этажа, уходила лестница с белыми эмалевыми перилами, напоминающими санные полозья. На потолке – о чудо! – мерцали звезды. У входа в бар, темно-бордового, как полузабытый кошмар, висело большое круглое зеркало в широкой белой раме, увенчанной чем-то вроде головного убора в стиле египетских фараонов. Перед ним молодая красавица в зеленом поправляла белокурые, с металлическим отливом волосы. Вырез вечернего платья был настолько глубоким, что черную мушку пришлось налепить на пару дюймов ниже места, где по логике следовало начинаться трусикам, вспомни красавица об их существовании.

Девушка-портье в кимоно персикового цвета, расшитом черными дракончиками, попыталась забрать у меня шляпу и выразить безмолвное «фи» моему внешнему виду. Ее глаза казались такими же черными, блестящими и пустыми, как носки лаковых туфелек. Вручив девице двадцатипятицентовик, я оставил шляпу на привычном месте. По сверкающим металлическим ступенькам спустилась девушка-сигаретница с внушительным подносом. В волосах пестрели перья, эфемерный наряд следовало разглядывать под микроскопом. Хороша сигаретница: ноги стройные, бесконечно длинные, правая – золотая, левая – серебряная, а лицо холодное, надменное, точно у гранд-дамы, которая дважды подумает, прежде чем заводить знакомство с махараджей, прячущим за пазухой ларец с рубинами.

Я окунулся в темно-бордовый сумрак бара. Негромко звенели бокалы, голоса и аккорды стоящего в углу пианино. Слащавый тенор напевал «Моего ковбоя» на вкрадчивый манер бармена, смешивающего за стойкой «Микки Финн»[47]. Мало-помалу глаза привыкли к бордовому полумраку, и я увидел: посетители в баре есть, но их не так много. Раздался чей-то фальшивый смех, который тут же подхватил пианист, большим пальцем сымпровизировавший нечто вибрирующее в стиле Эдди Дучина[48].

Отыскав свободный столик, я удобно устроился у стены, обитой чем-то мягким. Вскоре даже свет показался ярче, и я разглядел «моего ковбоя». Хм, волосы у тенора вьющиеся, рыжие, судя по оттенку – подкрашены хной. Девушка за соседним столиком тоже была рыжей, с огромными голодными глазами и неправильными чертами лица. Разделив на прямой пробор, она зачесала волосы назад, да так гладко, словно люто их ненавидела, а макияж проигнорировала, ограничившись яркой, точно неоновая вывеска, помадой. Строгий костюм отличался чересчур широкими плечами и чересчур большими лацканами. Шею ласково обнимал ворот оранжевой водолазки, в тон оранжево-черному перу, украшавшему лихо заломленную на затылок федору. Девушка улыбнулась, блеснув зубами, тонкими и острыми, как у дикой кошки. Улыбка мне совершенно не понравилась.

Осушив бокал, она с грохотом опустила его на стол. Словно из-под земли перед моим столиком вырос официант в опрятном обеденном кителе.

– Виски с содовой! – рявкнула рыжая. Голос звучал резко, хотя язык немного заплетался от спиртного.

Повернувшись к ней, официант чуть заметно поднял подбородок и снова сосредоточил внимание на мне.

– Бакарди с гренадином.

– Эй, красавчик, а тошнить не будет? – поинтересовалась рыжая.

Я и ухом не повел.

– Значит, играть не хочешь… – развязно протянула девица; закурив, я послал колечко дыма в теплый бордовый воздух. – Да пошел ты! – процедила она. – На Голливудском бульваре таких козлов хоть отбавляй, стаями вокруг меня вьются. Нужен он мне, этот Голливудский бульвар! Безработные статисты да смазливые блондинки с похмелья!

– При чем здесь Голливудский бульвар? – удивился я.

– При том. Только парень с Голливудского бульвара не осадит зарвавшуюся девушку!

Сидевшая по соседству пара явно заинтересовалась перепалкой, и мужчина сочувственно мне улыбнулся.

– Тебя тоже касается! – сообщила ему рыжеволосая.

– Ты ж меня еще не оскорбляла!

– Ну, дорогуша, за меня мать-природа постаралась!

Тем временем официант принес напитки и первым подошел ко мне.

– Эй, ты что, дам не привык обслуживать?!

Бедняга тут же подал ей виски с содовой.

– Прошу прощения! – ледяным голосом отозвался он.

– Ладно, приходи как-нибудь, маникюр сделаю! Ну если тяпку раздобуду! А за выпивку мой дружок заплатит!

Официант вопросительно взглянул на меня. Я чуть заметно поднял правое плечо и вручил ему купюру. Он отсчитал сдачу, забрал чаевые и растворился среди столиков.

Взяв стакан, девица подошла ко мне, поставила локти на стол и опустила подбородок на переплетенные пальцы:

– Ну, благодетель, разве тебе подобные не вымерли? А я как, ничего?

– Еще не решил, – заявил я. – Говори потише, иначе вышвырнут!

– Это вряд ли… Ну, пока зеркала не перебила! Тем более мы с боссом вот так близки! – Рыжая подняла два прижатых друг к другу пальца. – Вернее, так получилось бы, если б мы с ним встретились! – Она визгливо рассмеялась. – Эй, где я тебя видела?

– Да почти везде!

– А ты меня где?

– В сотне разных мест.

– Неужели в наше время даже индивидуальность невозможно сохранить?

– Скорее, со дна бутылки ее не достать.

– Черта с два! Хочешь, назову кучу знаменитостей, которые засыпают в обнимку с бутылкой? А не вколешь успокоительное – просыпаются и всю округу на уши ставят!

– Неужели? О голливудских алкашах речь?

– О них самых! Я работаю на парня, который их колет! От десяти баксов за инъекцию, иногда по двадцать пять, а то и пятьдесят.

– Прибыльное дельце, как я погляжу.

– Это если лавочка не накроется. Думаешь, накроется?

– Ну если выпрут отсюда, можно податься в Палм-Спрингс.

– Еще раз: кто кого отсюда выпрет?

Так, передо мной рыжая, красавицей не назовешь, но фигурка аппетитная. И работает на парня, который колет алкашей.

В бар вошел высокий брюнет, остановился у двери, привыкая к полумраку, и принялся неспешно изучать зал. Зацепив взглядом мой столик, темноволосый направился к нам с девушкой.

– Ой! – воскликнула рыжая. – Вышибала! Ты как, справишься?

Я не ответил. Погладив бледной рукой бесцветную щеку, рыжая искоса посмотрела на меня. Тем временем пианист ударил по клавишам и тихонько заныл «Куда уводят глупые мечты?».

Брюнет прижал ладонь к стулу напротив моего, оторвал взгляд от девушки и улыбнулся мне. В бар он пришел за ней и к столику двинулся за ней, но с этого момента его вниманием завладел я. Гладкие волосы темнели над холодными серыми глазами, четкие брови казались нарисованными, красиво очерченному рту позавидовал бы любой актер, а нос, судя по виду, ломали, но потом умело собирали.