Я не двигался, вокруг все ожило, испуганные было моимпадением, заверещали кузнечики, разбегались жужелицы, на соседнюю с муравьемтравинку взобралась божья коровка. Потопталась неуклюже, надкрылья поднялись,обнажая нежнейшие, как у молодой женщины, бока, развернулись тоненькиепрозрачные крылышки, и коровка взлетела с неожиданной стремительностью.

Вокруг лиственный лес, могучие раскоряченные дубы сострашными дуплами, небо еще голубое, но уже наливается предвечерней синью.Могучие громады облаков. В них смутно поблескивает, небесные горы озаряютсяизнутри золотистым светом небесной кузницы.

Я настороженно прислушивался, воздух наполнен теплым запахомдуба, муравьиной кислотой, сладким ароматом живицы. Подо мной захрустели сочныестебли, это я оперся на локоть.

За спиной фыркнуло, я оглянулся, сердце подпрыгнуло. Конь,огромный белый конь на том краю поляны, уже под седлом, справа огромныйдвуручный… нет, у меня же был трехручный!.. меч, слева — лук с колчаном стрел,а за седлом небольшой дорожный мешок, в котором явно всякие мелочи, вроде трутаи огнива.

— Мой конь! — сказал я и прислушался к своемуголосу. Прибавилось грубоватой хрипотцы, такой красивой и мужественной, вообщеголос звучит как мощный боевой рог, как воинская труба, зовущая наподвиги. — Мой Рогач!

Имя, конечно, грубое, простое, но с середины лба могучегожеребца торчит такой же белый, как он весь сам, свирепо загнутый рог. Это,значит, не просто конь, а единорог, а я, на взгляд нынешнего народа, буду выглядетьдевственником. Не знаю, как здесь, но в моем мире я бы лучше пошел пешком, чемчтоб на меня смотрели как на девственника. Это еще хуже, чем на непьющего илине прогуливающего уроки.

Конь снова фыркнул, обнюхал мои плечи, широкие, вздутыемышцами, похожие на огромные головки сыра, коричневые от солнца. Руки мои сновадлинные, толстые, перевитые жилами и хорошо проступающими под кожей группамипродолговатых мышц, боевые браслеты на запястьях и предплечьях, а грудьнастолько широка, что я сам вынужден поворачивать голову, чтобы рассмотретьправую и левую половинку, где вздуваются твердые, как щиты из гранита, грудныемускулы.

— Ну что же, — сказал я, любуясь своим звучныммускулистым голосом, — отправимся спасать мир!.. Кто, как не я? Что,вообще-то, понятно.

Медленно испарялась тоска, только что стал императоромВселенной, но не успел поимператить, а очень хочется, одно утешает, что вернусьв ту же минуту, что и отбыл. Разве что с двух — или трехдневной щетиной намужественном, потемневшем от солнца лице. Или с четырехдневной, если не уложусьв три дня.

Единорог напрягся, я запрыгнул, как и прежде, пренебрегаястременем, а это значит, обрушился всем немалым весом, а уже там, в седле,разобрался с оружием, перевесив меч в ножнах за спину, широкая перевязь состранным орнаментом красиво легла через плечо. В том месте, что над плечом,перевязь в три слоя, к тому же с металлическими шипами, понятно, дополнительнаязащита от рубящих ударов сверху.

Через поляну по головкам цветов и верхушкам травпромелькнула широкая угловатая тень. Тяжелая туша дракона плывет по небу ровно,без рывков, не проваливаясь. Взмахи мощных крыльев не подбрасывают тело вверх,словно те помавают просто для эстетического эффекта, сами по себе, а дракон наних посматривает даже с некоторым удивлением.

Как же летает — мелькнула мысль из прошлой жизни, но я взялее за горло, потряс, придушил, бросил под ноги и слегка потоптал подошвамиварварских сапог. Жук, как говорят знатоки, по всем законам аэродинамики, тожелетать не может, но он этих законов не знает и потому летает. Хотя это вряд лисамый весомый аргумент, ведь я тоже не знаю этих законов, но не летаю же? А яеще тот жук, да и драконом меня уже называли.

В стороне над деревьями раздалось торопливое хлопаньекрыльев. Верхушки кустов затрепетали, как зеленая ряска в старом озере подпорывом сильного ветра, пронеслось крупное черное тело, подобно гибкомудельфину в погоне за рыбой, через мгновение огромный ворон красиво и грознопролетел по кругу, выбирая, где бы сесть, но деревья в стороне, да чтоб еще наудобной ветке, каркнул недовольно, на голову не сядешь, да и на плечо вряд липущу, хоть и варвар, не фиг когтями дырявить мою варварскую кожу.

Я охнул, когда он все же спикировал на плечо, защищенноеперевязью, а один из когтей, промахнувшись, вогнал в не такую уж и дубленуюкожу.

— Привет, — сказал я, — старый друзьяка!

Ворон счастливо каркнул:

— Ур-р-ря!.. Снова спасать мир?

Я ответил с некоторым стыдом:

— Хуже…

— Что случилось?

— Увы, на этот раз… совестно сказать, но всего лишьсобственную шкуру.

Ворон посмотрел сочувствующе, но не смолчал, не утерпел,злорадно каркнул:

— Ага, мой лорд, и вы изволили о сверхценности всякойжизни вспомнить?

— Да на фиг мне всякая, — возразил я с истиннымчувством демократа. — Пусть хоть все друг друга поубивают, лишь бы не быловойны… Или я это уже говорил? Да ладно, зато красиво. Кто-то ж мог не услышатьмои мужественные речи в прошлых квестах?

— Ну-ну, — сказал ворон саркастически. — Ещескажите, мой лорд, насчет Екклесиаста.

— А что с Екклесиастом?

— А у него все возвращается на круги своя. Это явежливо насчет повторов.

— Во-во, — сказал я, приободрившись. — Еслидаже у Екклеси… как, говоришь, этого яйцеголового звали?

— Склероз? — спросил ворон сочувствующе.

— Да пусть хоть и склероз, но лучше два раза умнуюмысль сказать, чем один раз — дурость.

Ворон кивнул.

— Да, мой лорд, да. Вы совершенно правы. Лучше два разаумное, чем один раз дурость. Даже три раза умное… Но десять, гм…

Затрещали кусты. В сторонке раздался топот, это сорвалось сместа стадо свиней, с другой стороны над зелеными зарослями мелькнули ветвистыерога: олени зачуяли что-то страшное, спешат из опасного места. Я потянулся кмечу, краем глаза увидел, как игривые белки торопливо взбежали по стволу чутьли не на верхушку.

Ветки распахнулись, на поляну выбежал огромный волк.Крупноголовый, лобастый, с широко расставленными узкими желтыми глазами. Пастьсмеется, мой запах услышан и распознан, еще когда я рассматривал муравья, сел уног Рогача, глядя на меня снизу вверх с радостным ожиданием:

— С возвращением, мой лорд!

— Рад тебя видеть, — сказал я с облегчением,хорошо, когда в друзьях волк, который может разведать, что ждет впереди, иворон, который сверху видит еще больше. Если не в лесу, конечно.

Ворон вздохнул:

— Сколько волка ни корми, все равно придет к обеду.

Волк даже не посмотрел в его сторону, буркнул: