деяние будет уподоблено на небесах пешему хаджу в Мекку. До Мекки же идти мне далече… К тому же слыхал я об одном сыне бухарского хана, что отправился в хадж да и…

Тут купец Рахматулло заметил, что вдова Адолат, будто и не слышит его, и обратился к ней:

– Где ты живёшь, женщина? Я, пожалуй, провожу тебя домой, да и поживу у тебя до тех пор, пока не наступил праздник жертвы… А не то опасаюсь, как бы ты не всунула голову в петлю, приготовленную из собственного пояса… Пойдем же, Адолат, – легонько коснулся он плеча вдовы…

Та безропотно поднялась и молвила горько:

– Ты говорил, Рахматулло, что Аллах милостив к нам, но у меня нет денег, чтобы принять тебя. Ты говорил о том, что грядёт праздник жертвы, но мне не на что даже купить барана или верблюда, дабы раздать его мясо нищим…

– Я клянусь тебе, Адолат, у тебя будет самый лучший жертвенный баран в этом городе, – живо проговорил в ответ Рахматулло и добавил чуть тише:

– А позже в день Суда, этот баран поможет тебе пройти по власяному мосту к твоей дочке, что будет ждать тебя в раю. Но ведь ей надо тебя дождаться, а тебе надо жить! – заключил он.

Спустя пару часов, купец Рахматулло сидел в доме вдовы Адолат. В то время, пока соседки вдовы совершали последние приготовления к завтрашним похоронам девочки, а сама хозяйка дома смогла, наконец, уснуть, купец размышлял вслух, глядя на лежащий перед ним кошель с золотом:

– Ты хотела утопиться в этом грязном пруду, женщина? Но когда я удержал тебя, ты сама схватила меня за руку! И с тех пор твоё дело это моё дело! Впереди ещё немало дней до праздника Курбан-байрам. И я обойду десять раз вокруг мазхаба сейида Хаджи Абди… Но ещё раньше я найду тебя, подлый убийца, укравший жизнь невиннного ребёнка. Я отыщу тебя, и в тот самый день зловонный кипяток, служащий питьём грешников в джаханнаме, покажется тебе щербетом!

2

На другой день после похорон девочки, около полудня купец Рахматулло появился в чайхане, что была в той махалле, где проживала вдова Адолат.

– Мир вам, добрые мусульмане! – поприветствовал он собравшихся в чайхане мужчин.

– Мир тебе, незнакомец! – послышалось в ответ сразу несколько голосов, не слишком, впрочем, дружелюбных.

– Мир тебе, – отозвался толстяк с рыхлым, водянистым лицом, лишённым бороды и усов, и потянулся за медным кумганом. – По одежде твоей вижу, что ты – мусульманин. А уж добрый ты или нет, то ведомо одному лишь всемогущему Аллаху! – добавил он, благочестиво устремив взор к небу, а затем озорно подмигнув остальным.

– Судя по твоему масленому лицу и дерзким речам, ты в этой чайхане хозяин, – заметил в ответ купец Рахматулло, взглянув на толстяка, слегка прищурившись. – Думаю, блеск золота поможет тебе рассмотреть меня получше!

С этими словами Рахматулло швырнул чайханщику полный кошель, набитый золотом, и бросил небрежно:

– Полный кумган чаю, можешь принести ещё и парочку лепёшек, намазанных сладким нишалло ([6]). Хоть сейчас и не месяц рамадан, но к горячему чаю они пойдут в самый раз… Да, пошевеливайся, чайханщик! А не то сдаётся мне, если запустить слона в горшечную лавку нашего гиждуванского гончара, этот слон бы был также ловок и расторопен, как ты сейчас! – закончил купец Рахматулло, не удержавшись от смешка при виде чайханщика, застывшего на одном месте и намертво зажавшего в руке кошель с деньгами.

Не прошло и десяти минут, как новый гость уже возлежал на кошме, отпивая мелкими глотками чай из пиалы и лениво откусывая по кусочку лепёшку, намазанную сладким нишалло.

– Так ты из Гиждувана ([7]) о, мой дорогой гость? – суетился вокруг него, чайханщик, не забывая подлить чай в пиалу, словно близкому другу. – Думаю, ты мог бы остановится у меня… Я люблю щедрых гостей…И комната наверху у меня для тебя найдётся!

– Твоя любовь к щедрым гостям уже стала заметна мне, – ответил Рахматулло, в очередной раз, подвигая пиалу поближе. – А вот откуда я… Из Гиждувана? Нет, чайханщик! Я пожаловал к вам из самой Бухары, потому что желаю поклониться гробнице сейида Ходжи Абди.

– Из самой Бухары! – вскричал чайханщик, прижав руку к груди. – Как же я сам об этом не догадался!

– Но я уже нашёл место, где преклонить голову, – продолжил Рахматулло. – Я остановился позавчера в доме вдовы Адолат.

– Той самой, у которой не так давно погибла дочка? – переспросил худой, как жердь старик с тонкой седой бородой. – Думаю, что твоё появление в её доме это счастье для неё…

– Ты прав, – скромно согласился Рахматулло. – Я намерен наставить эту женщину на путь жизни и увести её со стези слёз…

– И, конечно, ты неплохо заплатишь ей за постой, – вставил чайханщик, с трудом скрывая алчность.

– Послушай, незнакомец, я знаю Адолат с самого её детства, – вновь заговорил седобородый, взглядом приказывая чайханщину замолчать. – Имя моё – Маджид. Когда-то мы плотничали вместе с её покойным отцом, а когда тот скончался, Адолат вскоре вышла замуж за Азиза. Азиз выбрал себе поприще купца, но не преуспел. Однажды его караван захватили хивинцы, и тот оказался у них в плену. У бедняжки Адолат не было денег, чтобы его выкупить. – А далее, – чуть помедлил старик, – хивинцы продали Азиза афганцам -пуштунам. А те продали его ещё дальше, в Хиндустан ([8]). И там уж, как передавали, он умер от какой-то тамошней болезни…

– Хотя, возможно, муж Адолат и жив? Как полагаешь, уважаемый Маджид? – спросил Рахматулло, пытаясь скрыть волнение.

– Может и жив, – спокойно откликнулся тот. – Только вестей об этом нет никаких… И все в нашей махалле привыкли называть Адолат вдовой.

– Плен и зиндан – это мне знакомо, – проговорил его собеседник. – Я ведь и сам купец, а зовут меня – Рахматулло.

– Вот как, – чуть улыбнулся в ответ бескровными тонкими губами Маджид. – Ну, а я раньше, был плотником, нынче же ослаб и болен. Одна моя радость, что сын, да и дочь с зятем не оставляют меня. Есть даже время посидеть в чайхане, как в молодости. С нашим чайханщиком, которого зовут Ойбек, ты в общем-то уже знаком. Вот в том углу, – кивнул чуть в сторону старик, – сидит Умид, он у нас торговец сладостями, поэтому обычно заказывает в чайхане чего-нибудь пожирнее…

– Да видеть не могу уже больше эти сладости! – подал голос со своей кошмы нескладный человек лет тридцати с рыжей, кустистой бородой на лице.

– И сегодня, – продолжил Маджид, – к нам заглянул