class="p1">Высокопарные стихи

Туземцев глубже пронимали,

Но древний мир знавал едва ли

Верней и преданней снохи.

Увидев чистоту кристалла

И твёрдости запасы в нём,

Свекровь сноху к груди прижала

И отговаривать не стала

Свой тяжкий крест нести вдвоём.

Шли буднями и выходными

Две женщины, презрев хулу.

Прошли они с две сотни мили

И Вифлеем родной пред ними

Ворота настежь распахнул.

Закончились вдовы лишенья…

Услышав про прибывших весть,

Тотчас народ пришёл в движенье:

Ужели то не наважденье,

А Ноеминь пред ними здесь.

Приятная, по переводу,

Звучало слово Ноеминь.

И стихоплёты из народа

Ей мыли кости как породу,

Зарифмовав её с «Аминь!».

В скитальческом своём обличье

Сказала всем крутая мисс:

«Приятной слыть мне неприлично.

Зовите меня Марой нынче,

Что горькая имеет смысл.

Вернулась я в свои пенаты

Без сыновей, семьи… Полынь -

Моя судьба, да пол покатый.

С такою горечью утраты

Какая вам я Ноеминь?»

(Алёша Пешков с доли горькой

Грустил и выбрал псевдоним.

Максимом он назвался Горьким.

Судьбе он предъявил упрёки

По полной, ведь не зря ж Максим.

Жил со шпионкой-психопаткой

На Капри, ей дарил жасмин.

От жизни, видимо, несладкой

Он всё записывал в тетрадку).

А что же наша Ноеминь?

В соседний край ушла с достатком,

А возвратилась с узелком.

Вернувшись в город свой до хаты,

По мужу с человеком знатным

Ей было вспоминать о ком.

Ей долю, что не заслужила,

Пора на лучшую менять -

Так рассудили старожилы…

А дело всё происходило

В начале жатвы ячменя.

Глава 2 Страда (О еврейских семьях)

Дальше пошло-поехало,

Сладилось всё, срослось.

Рода Елимелехова,

Имя его Вооз,

У Ноемини родственник

Был тогда. В те года,

Женщину если бросили –

Не избежать стыда.

Женское горе трогало

Аж до печёнок встарь,

Если жена от Бога та,

А не раба Агарь.

Как там судьба ни сложится,

Слово жены — закон.

Даже с дитём наложницу

Выгнать возможно вон,

Переселить в гостиницу

К азерам и клопам

Или в пустыню вывести,

Как сделал Авраам.

Мелочь, дела житейские…

(Крепкие, как трамвай,

Семьи у нас еврейские,

Чем их ни разбивай.

Связи для них внебрачные,

Что для страны дефолт,

Сцепкой вагонной схвачены

Катят в своё депо.

Лучше под напряжением

В тысячу киловольт

Жить, чем прервать движение

И допустить развод.

Семьи неразбиенные -

Лучший страны успех.

Правило это древнее

Переживёт нас всех.

Наши евреи первыми

Этот закон блюдут,

Им потому и передан

Весь валовой продукт.

В нашем краю простуженном

Миллиардеру рай,

Но о разводе с суженной

Даже не помышляй.

Где юдофоб из вредности

Аж извертелся весь,

Там для еврейской верности

Все основанья есть.

Древних законов держится

Крепкий наш олигарх.

Пентюхом не нарежется

Поц при больших деньгах.

С новою секретаршею

Спустит хоть миллион,

Но с табуреткой крашеной

Брак не расторгнет он.

Разве что с Абрамовичем

Вышел у нас облом.

Рома супругу к родичам

Выставил сапогом,

В чуме своём расслабился

От неотложных дел,

С Прохоровым обабился,

С чукчами обалдел,

С властью распутной спутался

И обрусел в момент.

Может, общенье с Путиным

Свой наложило след?

Путин наш в репутации

С Ромой не падал вниз.

Сам нахожусь в прострации:

Кто из них талмудист?

Но на плетень законника

Не наведу я тень.

Нравственнее полковника

Не было по сей день.

Так о стране печётся он,

Как о семье своей.

Даже спросить мне хочется:

Кто же из них еврей?

Впрочем, не это трогает.

Главное — что дружны.

Их отношенья добрые

Очень стране нужны.

В мире страстей завистливом

Всякий соврать горазд.

Только одна статистика

Цифрой поддержит нас.

Нищими дабы дурнями

Нам не плестись в конце,

В средней зарплаты уровень

Внёс Рома свой процент.

Деньги его взять с прочими,

Кто получает шиш -

Славно живут рабочие,

Жаль, на бумаге лишь.

Радоваться хочется

Мне за друзей сполна,

Ведь для ребят песочницей

Выдалась вся страна.

В шалостях состязаются

С Думскою детворой,

Вместе в песок играются,

В кварцевый, в золотой.

Рыжие, конопатые

Лезут за нефтью вниз,

Машут своей лопатою…

Дедушка, берегись.

В лести поднаторевшие,

Скромные до поры,

С прочими озверевшими

Метят в «Царя горы».

Видно порой не слишком нам,

Кто там на ком верхом -

Вовочка со сберкнижкою,

Рома ли с кошельком?

Спорят пусть аналитики,

Кто у кого в силке.

Мне ж от большой политики

Хочется вдалеке

Быть, где под чьи-то чаянья

Друг не заводит шурф.

В Библии не случайно ведь

Книгу назвали Руфь,

Именем женским. Преданность –

Смысл я б в него вложил,

Кабы в еврейской древности

Я толмачом служил).

С матушки позволения,

С голода, не с тоски

Руфь за благоволением

Вышла по колоски.

Несколько неуверенно

Шла позади жнецов,

Дабы от их намерений

Прятать своё лицо.

В поле повозка съехала.

То господин Вооз

Рода Елимелехова

Прибыл на свой покос.

В поле увидев женщину,

Крепкий ядрёный зад,

Выдал слуге затрещину,

Что, дескать, за разврат.

Не добавляет талия

Женская сил в страду.

Служка, к жнецам приставленный,

Выступил на редут

И на вопрос двусмысленный -

Женщина эта чья? -

Быстро сказал, как выстрелил,

А не телком мыча:

«Не для мужского стимула

Женщина эта здесь,

Что с Ноеминью прибыла

Из моавитских мест.

Между снопами бедная

Трудится под жарой,

Тем, что найдёт, обедает

И не спешит домой».

Добрым был и доверчивым

Латифундист Вооз,

В поле заставши женщину

Не накрутил ей хвост,

Не оскорбил причастием,

Взглядом не опалил,

А поддержал несчастную,

Словом, благоволил

К женщине в её бедствиях.

С тайным огнём в груди

К ней подошёл с приветствием:

«С поля не уходи

Ты на другие вотчины,

Здесь обрети уют.

Пей то, что пьют рабочие.

Мало? Ещё нальют.

Тем, что предложат стражники,

Жар утоли в груди.

Только водой из скважины

Бронхи не застуди.

Поле моё не малое,

Хватит в нём колосков.

Слуги мои не балуют.

Что про иных жнецов -

Если какой, хоть исподволь,

Тронет твою бадью,

Буду лечить неистово,

Щупальцы отобью».

Руфь тем словам-признаниям

Рада была внимать,

Много плохого ранее

Ей довелось узнать.

Пала на лице (полностью

Не представляю