Джим остановился и оглянулся.

— Ты ведь не о сексе говоришь? Я ведь отлично знаю, что утебя не было секса с тех пор, как мы уехали из Парижа.

Я несколько раз моргнула, чтобы убедиться в том, что это негаллюцинация, у меня все внутри перевернулось, и я словно приросла к месту.

Джим повернулся, чтобы посмотреть, что привело меня в такойступор.

— Ух ты! А я как раз о нем подумал. Наверное, я медиум.Интересно, что он делает в Будапеште?

Дышать было больно. Думать было больно. Болело все тело, какбудто кто-то несколько часов молотил меня как грушу. Я была так напряжена, что,казалось, еще секунда — и я взорвусь, разлетевшись на миллион осколков.

Там, за окном, у огромного сверкающего лимузина, стояланебольшая группа людей; очевидно, они встречали важных персон, которые приехалина поезде. Гостей было четверо: трое мужчин и одна женщина; все восточноготипа, одетые в красное и черное. На мужчинах были черные брюки и рубашкиразличных оттенков красного, женщина выглядела так, словно сошла со страницкитайского издания «Vogue» — высокая, гибкая, прямые блестящие черные волосыспускались до талии. На ней была черная мини-юбка и красное кожаное бюстье. Держаласьона с небрежной грацией, свидетельствующей о годах, проведенных в дорогихшвейцарских школах.

Но внимание мое было приковано к одному из мужчин,приветствовавших гостей. Ветер развевал его черные волосы — они были длиннее,чем в нашу последнюю встречу, — отбрасывал их со лба, открывая угольно-черныеброви. Под струящимся шелком темно-зеленой рубашки вырисовывались контурымускулистых рук и груди. Несмотря на августовскую жару, на мужчине были кожаныебрюки — облегающие кожаные брюки, — и когда он склонился перед новоприбывшими впочтительном поклоне, брюки блеснули на солнце, словно были нарисованы на егодлинных ногах, на его восхитительных бедрах.

— Дрейк, — выдохнула я, и по телу у меня внезапно побежалимурашки, словно я возвращалась к жизни после долгого-долгого сна. Странно былослышать звук его имени, слетающий с моих губ, — ведь я запретила себепроизносить его четыре недели назад.

Всего четыре недели? Мне показалось, что с тех пор прошлацелая жизнь.

— Ты же не собираешься изображать Баффи, влюбленную в Ангела[1]?Ходить сама не своя, страдая от запретной любви? Потому что, если ты вздумаешьтак себя вести, я найду себе нового повелителя. Любовь — это еще ладно, ностраданий в моем контракте не было.

Я устремилась к окну, не в силах совладать с собой; тело моевнезапно превратилось в одну сплошную эрогенную зону и больше всего на светежаждало оказаться в руках Дрейка. В его прекрасных, необыкновенно искусныхруках с длинными пальцами.

— Эшлинг Грэй.

Звук моего имени вывел меня из транса. Я сглотнула ком вгорле и огляделась по сторонам; внутри клокотала страсть, меня захлестывалижаркие воспоминания, и я уже готова была на коленях ползти к Дрейку. Но имена,как я уже неоднократно упоминала, обладают силой, и Джим, позвав меня, помогмне отогнать то безумие, с которым я боролась каждую ночь.

— Спасибо, Джим. — Постепенно я снова обрела способностьдумать и взяла себя в руки, радуясь, что среди вокзальной суеты никто незаметил обезумевшую от страсти женщину и ее демона в обличье говорящей собаки.— Понятия не имею, что на меня нашло.

Демон многозначительно поднял бровь:

— А я имею.

Я заставила себя отвести взгляд от Дрейка и его людей,приглашавших гостей в лимузин. Оказавшись на улице, я намеренно повернуласьспиной к сцене, вызывавшей у меня живейший интерес; Джим молча семенил за мной.

— Со мной все в порядке. Просто небольшое помрачениерассудка. Я же тебе сказала, когда мы уезжали из Парижа, — между мной и Дрейкомвсе кончено. Я просто удивилась, увидев его здесь, в Будапеште. Я думала, чтоон еще во Франции. — На безопасном расстоянии нескольких сотен миль. В другойстране, в другой жизни, где нет меня.

— Ага. Я так и понял. Хвосту моему это рассказывай, Эшлинг.

Я проигнорировала остроту демона и встала в очередь натакси. Люди вокруг смеялись и весело болтали, их мир продолжал вращаться, тогдакак мой внезапно остановился... Я исподтишка оглянулась на лимузин. Дрейкприсматривал за Палом, своим телохранителем, который укладывал в багажниксверкающей машины одинаковые чемоданы. Женщина-в-бюстье, поговорив со своимилюдьми, окликнула Дрейка. Я прищурилась; он направился к ней скользящейпоходкой, в которой сквозила скрытая сила и при виде которой я замирала отвосторга.

Когда-то. Теперь, разумеется, это не имело для меня никакогозначения. Совершенно никакого.

Я вздохнула. Джим ткнулся носом в чемодан пожилой пары,стоявшей в очереди перед нами, и негромко произнес:

— Это был очень жалобный вздох. Очень многозначительный.

— Знаю, — ответила я, пытаясь не скрежетать зубами; в этотмомент китаянка коснулась пальцами шелкового рукава Дрейка, без сомнения ласкаяего прекрасные стальные мышцы. — Тяжело, когда не можешь убедительно совратьдаже себе.

Джим оторвался от чужого чемодана, посмотрел на меня ивнезапно, выпучив глаза, издал странный лающий звук, в котором я разобралапредупреждение:

— У тебя за спиной!

Я выронила поводок и, пригнувшись, развернулась, ожидаянападения; однако оказалось, что мой багаж привлек внимание трех цыган, которыеявно намеревались избавить меня от необходимости таскать тяжести.

— Амулет! — взвизгнула я, бросаясь к расстегнутому чемодану.

Старший из воров, парень лет девятнадцати, потянул чемодан ксебе, а его сообщники рванули крышку, и он развалился, как перезрелый банан. Япротянула руку к небольшому мешочку из коричневой кожи, который был спрятансреди белья.

— Эй! Отпусти! Полиция!

Мои пальцы сомкнулись на амулете как раз в тот момент, когдамладшая воровка, девчонка пятнадцати лет, уцепилась за него; но недаром послепотери ценного антикварного предмета я прошла через чистилище гнева дядиДэмиена. Амулет необходимо было спасти любой ценой. Я дернула его к себе; заспиной у меня раздались крики. Цыгане, успевшие схватить кое-какие мои вещи —трусики, туфли, косметичку, — разбежались в разные стороны.

Ветер с Дуная, устремившийся к раскрытому чемодану, решилпоиграть с моими новыми шелковыми трусиками и, подхватив несколько пар,разбросал их по тротуару. Супруги, за которыми я стояла в очереди, помогли мнесобрать одежду, вывалившуюся на асфальт, когда цыгане хватали все подряд,повторяя какие-то успокаивающие слова, которых я не понимала. Я оставила Джимаохранять вещи и побежала по улице, все еще сжимая в руке амулет. Я снялатрусики, болтавшиеся на телефонной будке, другие оказались на стойке сжурналами, еще одни на газетном киоске. Последняя пара, подлетевшая к урне,внезапно снова взмыла в воздух и понеслась вдоль тротуара. Но полет трусовбыстро закончился — розовый шелковый лоскуток, обшитый кружевом, зацепился заногу какого-то мужчины.