чтобы меня радовать. Любым способом, которого я пожелаю. Усекла?

Я молчу и не двигаюсь.

Раздраженный вздох мучителя.

— Юрик, объясни своей дочери в подробностях, — предлагает мучитель отцу, дыхание которого отлично слышно через громкую связь.

Похититель остается стоять с телефоном — с усмешкой слушая папину попытку всё объяснить.

— Дочка, Ульяночка… — отец сначала закашливается, явно не зная, как начать. Как будто это не он только что рекламировал этому уроду мои навыки мытья полов.

— Юрик, время не резиновое, — напоминает о своём присутствии мучитель. Тогда отец собирается с мыслями, и начинает их выдавать в эфир… то есть через громкую связь сюда, в кабинете похитителя.

Отец рассказывает, что Давид Алексеевич — просто добрый ангел нашей семьи. Много лет помогал отцу деньгами и связями.

— Без него у меня никакой бы фирмы не было, — добавляет папа. — Большая часть всех контрактов приходит от его компаний.

Я мысленно прикидываю сумму, и мне становится нехорошо.

— Ульяна, если бы не помощь Давида Алексеевича, то я сейчас был бы безработным, и мы продолжали бы все жить в той однокомнатной квартире. Никакого дома в Венеции, никакого пансиона и колледжа бы не было.

Я слушаю отца, замечая, что он перечисляет только те вещи, которые имеют отношение ко мне. Это я училась в итальянском пансионе с десяти лет, я пошла там в колледж искусств, и я упросила отца купить там квартиру.

Сами родители предпочитают путешествия, останавливаясь только в самых лучших гостиницах, а Ник(мой младший брат) учится в одном из московских пансионов, где оплата чуть ли не выше того, что мы платили за мой колледж.

Но отец не вспоминает месяц своего релакса на Мальдивах, не вспоминает своё временное пристанище в Дубае… он говорит только о тех тратах, которые были сделаны для меня, на меня — и давит на это, заставляя меня чувствовать себя ужасно.

— … поэтому, Ульяна, мы в таком необъятном долгу перед Давидом Алексеевичем, — заканчивает свою речь отец. — Если мы можем отплатить как-то за его щедрость, то мы должны это сделать. Слышишь, Ульяна, мы должны!

Голос отца срывается на крик.

Должны…

— Тогда приезжай сюда, пап, — предлагаю я, пытаясь сдержать злые слезы. — Будем вместе драить его туалеты.

Отец шумно выдыхает, а затем снова начинает говорить, и я понимаю, что его шокировало не моё предложение присоединиться ко мне в качестве прислуги, а то, что я не поняла, какую важную роль в жизни нашей семьи играет мой мучитель.

Хотя… теперь я знаю, как его зовут. Давид Алексеевич.

— Ульяна, прекрати вести себя как неблагодарная, невоспитанная девка, — рычит на меня отец. — Ты, что, не поняла, что я сказал? Это благодаря щедрости Давида Алексеевича ты закончила пансион и поступила в колледж.

Затем отец всё-таки упоминает и всю остальную семью. Маму, которая после вторых родов, восстановилась только благодаря дорогой клинике в Израиле; бабушку, которую отец обеспечивает всем благодаря щедрости Давида Алексеевича; Ника, за обучение которого платит тоже … можно сказать, что наш неожиданный спонсор.

— Я не понимаю, — раздраженно протягиваю я после этой длинной и проникновенной речи отца. — Значит, ты наделал долгов, а теперь я должна из отдавать?

Отец замолкает, явно не зная, что ответить.

Зато вслух ухмыляется мой мучитель.

— Должна, — подтверждает он.

— Всем, кому должна — прощаю, — хмыкаю я в ответ. Да, звучит немного пошловато, но я не собираюсь сейчас выбирать слова — этот мужлан не достоин ничего другого.

— Уля, ты, кажется, не понимаешь… — похититель снова оказывается близко… очень близко от меня. Он прислоняет свою голову к моей — так, что его нос упирает мне в скулу. Меня держат как какую-то игрушку, как пластиковую куклу для мужских утех, но я ни то, и ни другое.

— Я понимаю, что не останусь здесь, — мне приходится разжать немного челюсти, чтобы процедить эту фразу. — Долги моего отца не имеют ко мне никакого отношения.

— Ты настолько неблагодарная?

— Почему же? — фыркаю я. — Благодарная. Но эти долги были сделаны не мной, и без моего ведома.

— Ульяна, пожалуйста… — я слышу, как в трубке плачет отец. На самом деле плачет. И мне стыдно сейчас за него.

— Папа, если всё на самом деле так, как ты говоришь, то неужели в течение десяти, — тут я вспоминаю, что меня отправили в пансион незадолго до рождения брата, когда мне было десять — точнее, в течение одиннадцати лет ты пользовался чужими деньгами, не думая, как будешь их отдавать?

— Кризис, — шепчет отец сквозь слезы. — Затем меня обманули партнеры.

— И? — всё ещё не понимаю я. — Кризис длился одиннадцать лет? Или партнёры обманывали все эти годы?

— Дочка… — с болью произносит отец. — Ульяша.

Так он называл меня только в самом детстве — когда маленькой сажал себе на шею и, изображая коня, катал по дому.

Это не честно, понимаю я, но отец уже добивает меня следующей фразой.

— Если ты не начнёшь вести себя правильно, то Ник… без помощи Давида Алексеевича мы нищие, Ульяна.

— Папа, мы как-нибудь выкрутимся, — вздыхаю я. — Продадим квартиры, я устроюсь куда-нибудь работать…

— В школе Ника нет простых детей, Ульяша, — отвечает отец. — Даже если мы наскребём на взносы, всё равно никто не оставит там ребенка банкрота.

— Папа! — я то ли скулю, то ли плачу, не понимая, как отец может… жертвовать одним ребенком для будущего другого.

— Ты уже взрослая, Ульяна, — напоминает отец. — У тебя была возможность учится в школе своей мечты… не лишай этого своего младшего брата.

Я закрываю глаза, чтобы не видеть довольной рожи Давида Алексеевича, который смотрит на мои мучения как на представление, которое мы с отцом разыгрываем специально для единственного, присутствующего здесь зрителя.

— Хорошо. — Произношу я, проглатывая рвущуюся наружу истерику. — Хорошо, отец. Как скажешь.

В этот момент телефон выключается, и мой мучитель довольно говорит:

— Умница, Уля. Не знаю, как насчёт девственности, но образование уже чувствуется.

Я проглатываю его насмешку насчет девственности.

— Не обольщайтесь, я ругаюсь как торговка на рынке, а то и хуже.

Похититель довольно ухмыляется.

— Как нибудь продемонстрируешь… а отца, значит, не материла из-за уважения и почитания. — Он снова смеется надо мной. — Верность семье, уважение к старшим. Всё, как я заказывал.

Он нависает надо мной — большой, сильный, страшный.

— Открой рот, — велит мой мучитель. Я выполняю его приказание, ожидая, что он полезет проверять мои зубы — все ли пломбы сейчас на месте, или где-то отец его обманул, но вместо этого мужчина врывается в мои приоткрытые губы своим языком, заставляя меня вздрогнуть от его внезапного вторжения.

Я бью