почтительным тоном произнес: — Простите, уважаемые товарищи, за нежданное вторжение. Но услышал — мой сын Ульфат в волнениях и смятении, и подумал, как бы не доставил вам лишних хлопот…

— Вовремя поспели, в самый раз! — улыбнулся Нурбабаев. — Он утверждает, что вы умыкнули его жену.

Старик чуть заметно ухмыльнулся и медленно проговорил:

— Шутите, раис. Мы с вами давно вышли из того возраста, когда уводят женщину. Теперь уж нас умыкают.

Нурбабаев и Аминджон рассмеялись. Однако Ульфат, зло глядя на старика, вскричал:

— А, все вранье?! А кто машину пригнал, кто старух разогнал, кто уволок больную женщину в город? Вранье это, да?!

— Нет, мы не говорим «вранье», — спокойно ответил старик. — Да, я привез твою жену в город, в больницу, спас ее от смерти, даровал жизнь и жене твоей, и сыну. Если я поступил плохо, изволь, вот сидят наши правители, готов принять любую кару, которую присудят.

Но Ульфат, кажется, не слышал этой последней фразы. От гнева его не осталось и следа. Он вдруг побледнел и, растерянный, уставился на старика округлившимися, лихорадочно заблестевшими глазами.

— Сын? — прошептал он. — Какой сын? Неужели жена принесла мне сына?

— Да, поздравляю с сыном! — улыбнулся Мулло Хокирох. — Мне наказанье?..

— Где? Где мой сын? — вновь закричал Ульфат, схватив старика за руку. — Господи, что за день?!

— Сын твой в больнице, под присмотром нянь и врачей.

— В больнице?! Простите за все, я побегу, сына хочу увидеть, сына! — воскликнул Ульфат и, ни на кого больше не взглянув, стремглав выбежал из кабинета.

— Таков вот наш народ, товарищ Рахимов! — обратился старик к Аминджону. — Все еще не избавился от невежества, прозябает во тьме. За годы войны опять усилилось влияние религии. Не ходят к врачам, лечатся у мулл и прочих пройдох заклинаниями, приобретают амулеты. Устраивают «алас», «биби сешанбе», «оши бибиён»[2]… Не будь меня, не привези я силой несчастную страдалицу, жену этого балбеса, в больницу, она б околела в руках грязных повитух, темных старух.

— Правильно поступили, ака[3] Мулло! — сказал Нурбабаев вместо Аминджона. — Благодаря стараниям таких, как вы и тетушка Нодира, людям живется спокойно.

— Да что там я, просто пыль дорожная, — заскромничал старик. — Делаю, конечно, что могу. Помогаю тетушке Нодире.

— Вы ведь заведуете в колхозе складом и еще… — произнес, припоминая, Аминджон.

Старик быстро добавил:

— Завхоз я, завхоз.

— Мулло Хокирох помогает тетушке Нодире в хозяйственных делах. В годы войны их колхоз был передовым. И сейчас в числе лучших.

— Да, наш колхоз неплохой. Будем надеяться, специально приедете, лично познакомитесь.

— Я был сегодня в вашем колхозе, бегло, правда, но познакомился с делами, — сказал Аминджон.

— Ах, жалость какая — меня не застали. Провозился с той бедняжкой, пока в больницу доставил. А потом по делам побегать пришлось, но зато раздобыл немного мешков, к сбору-то хлопка нужно готовиться загодя, теперь начинать… В следующий раз приедете, буду к вашим услугам.

— Хорошо, что готовитесь заранее, молодцы! — похвалил Аминджон. — Хлопчатник На ваших полях хороший, нужно только вовремя собрать урожай и сдать.

— Как говорится, даст бог, не придется краснеть перед партией и правительством. Мы постараемся, — заверил старик и приложил руку к груди: — А сейчас, с вашего разрешения, я поеду.

— До свидания, тетушке привет! — сказал Нурбабаев.

Мулло Хокирох, поклонившись, ушел.

— Занятный старик! — кивнул Аминджон ему вслед. — Немного встречал я среди людей его возраста таких ревностных поборников нового…

— Да, удивительный человек! — подхватил Нурбабаев. — Энергичный, скромный, толковый и знающий. Тетушка Нодира благодарна ему. Можно сказать, тянут колхоз вдвоем.

— Вот видите, и на нехватку кадров жаловаться не приходится! — с жаром воскликнул Аминджон. — Нужно только хорошо знать людей. — И горячо продолжил: — Народ — вот наш неиссякаемый источник кадров! Надо с умом, толково использовать каждого человека. Об этом стоит поговорить на райактиве. Я бы включил этот вопрос в повестку дня особым пунктом. Надо смело выдвигать людей действительно достойных. Зашел ко мне на днях начальник милиции Назаров, его, вы знаете, намерены перевести в область, и он должен предложить замену. Столько лет здесь проработал, а у меня спрашивал, кто бы мог быть на его месте. То ли плохо знает своих подчиненных, то ли не доверяет им.

— Да, он и со мной советовался…

— Я назвал ему несколько имен. Остановились на Абдусатторе.

— Что ж, Абдусаттор неплохой парень. Отец его был замечательный человек, из бедняков, беззаветно преданный…

— Значит, вот вам еще пример — есть у нас кадры, мы просто плохо работаем с ними! — подытожил Аминджон. — Нет, мы непременно рассмотрим эту проблему на райактиве. Довольно все валить на войну. Война кончилась год назад, для нас с вами срок большой. Кстати, вот кого надо будет широко привлечь — возвращающихся фронтовиков! В первую очередь.

— Да, да, — поддержал Нурбабаев, — согласен…

Они засиделись допоздна, набросали даже план и порядок проведения собрания партийно-хозяйственного актива и только потом разошлись.

Аминджон заглянул в райком, справился у дежурного, не было ли каких-нибудь важных телефонных звонков, экстренных телеграмм и других сообщений, и, убедившись, что ничто не требует срочного вмешательства, отправился домой.

Он жил на тихой окраинной улочке, в одном из особняков, построенных еще до войны для руководящих работников района. Его ближайшими соседями были Нурбабаев, председатель народного суда Одинабек Латипов и первый секретарь райкома комсомола Сулейман Ахадов. Каждый особняк состоял из четырех-пяти больших комнат, просторной кухни и веранды. Эти дома считались лучшими, наиболее благоустроенными в городе. Поначалу Аминджон отказался здесь жить, не хотел пользоваться какими бы то ни было привилегиями. Но районные руководители буквально навязали свою волю, доказав, что он просто-напросто обязан жить в особняке. Не обошлось и без уговоров жены — слаб человек, ох как слаб!..

Всякий раз, возвращаясь домой, Аминджон вот так вздыхал и корил себя за мягкотелость и уступчивость. Чем ближе подходил к особняку, тем более неловко чувствовал себя. Ему казалось, что каждый встречный смотрит на него с осуждением. Он хорошо знал, в каких тяжелых условиях живут тысячи семей. Дома обветшали, кибитки лепятся одна к другой, в квартирах и во дворах тесно, дворы и улицы захламлены, негде играть детям. Во многих домах нет водопровода, люди ходят по воду за три-четыре квартала к уличным колонкам или берут ее из мутных арыков. Разбиты тротуары и дороги, запущены сады… А ведь не так уж и много средств нужно, чтобы навести в городе элементарный порядок, хоть мало-мальски облегчить жизнь людям, настрадавшимся за годы войны. Сколько все же зависит от инициативы и усилий городских властей…

Немногие узнавали Аминджона на улице —