жил в подвале под домом — в подвальной комнате. В ней никогда не было совсем светло, а зимой приходилось зажигать лампу даже днем.

Мама уйдет на работу, а Мишку чаще всего запрет на замок. Одному скучно и страшно. А к людям не вырвешься — заперт! А если от нечего делать станешь глядеть в окно, кверху — все равно ничего не увидишь.

Только ноги мимо мелькают, когда кто-нибудь проходит по двору мимо подвала. Всякие ноги: то — в сапогах, то — в лаптях, то — в башмаках, то — босые.

Люди проходят мимо и торопятся, и не торопятся. Но никто не остановится, не наклонится, не взглянет на Мишку сквозь пыльное стекло, не скажет ему хоть словечко, чтоб мальчишке стало веселей.

И еще одним было плохо: в дом, где жил Мишка, надо было пробираться с улицы по узкому-узкому длинному-длинному двору, вдоль вытянувшихся в линию старых лохматых тополей.

Идешь вечером мимо тополей и боишься: вдруг кто-нибудь выскочит из-за них, закричит да как бросится!..

Пройдешь мимо одного тополя — боишься другого, пройдешь мимо другого — боишься третьего. Конечно, никто бы не должен выскакивать, но ведь как знать…

А маме, наверно, еще страшнее! Она работает в типографии и задерживается там очень подолгу, потому что война, жить стало очень трудно, надо побольше заработать. Она возвращается с работы поздно-поздно, иногда даже под утро. Вот и иди-ка одна в темноте по этому страшному двору, иди — дрожи перед каждым тополем!

Давно надо бы переезжать на другую квартиру. А всё не переезжают Мишка знает, почему… Конечно, будь бы у него папа… А без папы не очень-то пускают на другую квартиру. Не пускают да еще ругают: зачем у мамы есть Мишка… Одну бы ее — так сразу пустили….

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀⠀ ⠀

Мишка переезжает

⠀⠀ ⠀⠀

Но в это утро мама была какая-то необычная, новая — светлая и веселая. Встала очень рано и очень рано подняла Мишку. Чуть попили чай, она сказала:

— Давай, сыночек, собирайся! Будем переезжать! Сейчас же будем переезжать! А ну-ка, подать нам тройку лошадей!

Мишка сейчас же к окну — посмотреть на тройку. Не видно. Тогда выбежал за ворота. Но тройки не было. Значит, мама пошутила. Но все равно переезжать хорошо! Особенно из подвала!

Мама достала откуда-то маленькую черную тележку с настоящими — железными! — колесами. С полу подняли мамин матрац и положили на тележку. На матрац — мамино пальто (днем это — пальто, а ночью — как одеяло: мама им покрывается).

А на пальто погрузили все остальное: и Мишкину кроватку, и ящик с игрушками, и белье в узелке, и посуду в кастрюле, и табуретку, и стул без одной ножки, и эту ножку отдельно, потому что она давно отпала и ни за что не держалась на своем месте, как ни прилаживай ее обратно.

Все покрыли Мишкиным одеялком и привязали к тележке полотенцами, чтобы не обронить по дороге. Потом мама впряглась в тележку и повезла, а Мишка стал помогать — толкать тележку сзади.

Весело проехали мимо страшных тополей. Весело сказали им: «Прощайте навсегда!».

И дальше поехали весело.

Гудки уже отгудели, рабочие прошли. В эту пору прохожих мало, словно Мишка с мамой одни на всем белом свете.

И колокола на колокольнях как раз примолкли. Слышно только, как где-то неподалеку брякают ведра да плещется вода в неполной бочке — это водовоз спозаранку гонит лошадь от дома к дому. Да еще подвизгивают несмазанные колеса их старой тележки. Да подзвякивает на ухабах посуда в кастрюле.

И в домах еще было тихо. Но из труб уже курился дымок, и кое-где так вкусно пахло жареной картошкой, что слюнки сами набегали на язык.

Тащить тележку было нелегко, но мягко: широкая немощеная улица густо заросла кудрявой травой. Под однообразное подвизгивание колес Мишка и мама спустились с горы, свернули за угол и оказались как раз около тюрьмы.

Тюрьма — длинная, трехэтажная, каменная. На каждом окне толстая черная решетка — не выскочишь!

Один край тюрьмы выше другого на целый этаж. Он — круглый, на нем крыша — как гриб, а на грибе — золотой крест.

Это — купол. Здесь — церковь.

— Здесь арестанты молятся, — сказала мама.

Купол красили маляры. Они висели на толстых веревках, привязанных к кресту. У каждого маляра в руках большая кисть, а у пояса — ведерко с краской.

Купол красили голубым, как небо, а сверху, где голубое уже высохло, один маляр выводил золотые звезды.

Эх, вот бы помалевать!.. Но мама не дала насмотреться на эту интересную работу, и они поехали дальше вдоль высокой тюремной стены.

Доехали до угла. Тут на стыке двух каменных тюремных стен стояла башенка, а на ней день и ночь ходил часовой с ружьем и караулил — смотрел, чтобы арестанты не убежали.

Часовой услышал, как подвизгивают колеса старой тележки и посмотрел вниз — на Мишку и Мишкину маму.

Пусть проезжают!.. И часовой отвернулся, стал глядеть на тюремный двор.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

На новой квартире

⠀⠀ ⠀⠀

На углу кирпичная стена заворачивалась. Повернули и Мишка с мамой. Проехали мимо железных ворот тюрьмы, дотащились вдоль стены до угла, перевалили через дорогу и, наконец, остановились.

Они остановились перед красивым двухэтажным домом с четырьмя балконами: два — справа, один над другим, а два — слева.

— Вот сюда, сыночек! — сказала мама торжествующим грудным голосом, который Мишка очень любил, но которым она так редко-редко говорила.

— Скорее, пока все спят! — добавила она уже обычным голосом.

Мишка не мог понять, почему мама так торопится. Только потом, через много лет он догадался: ей просто не хотелось, чтобы кто-нибудь видел, какие они бедные, как мало у них вещей…

Тележка была не очень широкая, а калитка не очень узкая, так что довольно легко удалось протиснуться во двор. Проехали мимо первого крылечка и остановились перед вторым.

С крылечка вели в дом две двери. Мама тихонько постучалась в левую дверь — в квартиру номер три. Долго-долго никто не отпирал. Мишке надоело ждать, он хотел постучать еще раз и погромче, но мама не позволила. Она всегда не любит, когда громко стучат или громко говорят.

Но вот из-за двери послышалось шлепанье туфель. Шлеп! шлеп! — и все ближе и ближе. Брякнул крючок, и на пороге показалась заспанная немолодая женщина. Ее маленькие узкие