Спорить с ней было все равно, что безусому новобранцуперечить старослужащему унтеру. С тяжким мысленным вздохом Бестужев взял стакани под материнским взором сиделки одолел его содержимое, разумеется, не ощутивдвойной порции коньяка.

— Прекрасно, мой мальчик, — расплылась в улыбкестрогая сиделка, — Отдыхайте пока, доктор отдал соответствующиераспоряжения, так что вскоре вам предстоит нас покинуть…

Прежде чем покинуть палату, она легонько потянула носомвоздух, глянула на закрытую форточку, погрозила Бестужеву пальцем с ласковойукоризной, но разноса не последовало — за это, видимо, следовало благодаритьдоктора Земмельгофа. Ободренный таким попустительством, Бестужев вновь досталпапиросы и, пристроившись возле распахнутой форточки, принялся пускать тудадым.

Окно выходило на скучный пустой дворик, украшенный лишькакими-то сараями, по которому изредка проходили с крайне деловым американскимвидом больничные служители, а по другую его сторону, заслоняя от наблюдателявесь окружающий мир, высилось столь же скучное здание казенного облика —вероятнее всего, опять-таки принадлежавшее больнице. Волком хотелось выть отстоль унылого пейзажа.

Бестужев аккуратно выпускал папиросный дым в форточку.Собственно говоря, не только никакой вовсе не Бестужев, но даже и не ИоганнФихте. Незадачливому господину Фихте самым серьезнейшим образом не повезло —он, бедолага, навсегда исчез в ледяных волнах вслед за «Титаником», мрачнаяпучина безжалостно поглотила благонравного подданного Российской империи.Остался, изволите ли видеть, подданный кайзера и короля Франца-Иосифа,инженер-электротехник Леопольд Штепанек, плывший на «Титанике» тем же первым классом,что и невезучий Фихте…

Так уж обернулись события…

Паспорт господина Фихте остался в каюте первого класса исейчас покоился на неведомой глубине, где ему и предстояло остаться на векивечные. Очнулся Бестужев, разумеется, не на привидевшемся ему в полубредужутком корабле мертвых, а в тепле и уюте, на узкой койке (как вскоревыяснилось, в лазарете судна «Карпатия», подобравшего некоторое количествотерпящих бедствие) — совершенно голый, растертый спиртом, с обжигающимвкусом какого-то крепкого алкоголя во рту, влитого щедрой рукой. И оченьбыстро, после того как он открыл глаза, зашевелился, вошел в ясное сознание,понял, что находится все же на этом свете, последовал вопрос:

— Вы ведь Леопольд Штепанек, верно? Инженер Штепанек?Из первого класса?

Какое-то время он собирался с мыслями. Сознание уже работалоболее-менее четко, хотя до сих пор бил озноб и зубы лязгали. Нательный пояс снего сняли — и ознакомились с содержимым. Документы Штепанека, патент на имяШтепанека, еще что-то, опять-таки относившееся к покойному инженеру… Чтоприкажете говорить и как поступить? Оставалось лишь вступить на скользкую стезюсамозванства: благо это было как-никак не полицейское расследование, а саминженер покинул наш мир еще до катастрофы. Иначе пришлось бы объяснять, откудау него столько бумаг на чужое имя, да к тому же горсточка крупных бриллиантов вмешочке — а подыскать убедительное объяснение трудненько было бы даже в болееспокойных условиях и более твердом сознании. Мало ли какие серьезные подозренияв его адрес могли возникнуть… Так что пришлось согласиться с задававшим вопросыврачом: все так и обстоит, я и есть инженер Штепанек, подданный австрийскойкороны… В крайнем случае, тут же пришло ему в голову, впоследствии можно будетотречься от своих слов, данных никоим образом не под судебной присягой,сослаться на пребывание в бредовом состоянии, как раз и вынудившем молотьнеизвестно что и назваться чужим именем…

Родные и близкие? Нет, он путешествовал в одиночестве — чтоне особенно и противоречило действительности, поскольку сопровождавшиенастоящего инженера люди не были ему ни родными, ни особенно близкими. Штепанекс Луизой назвались в Шербуре вымышленными именами и представились супружескойчетой — но эти сведения сохранились лишь по ту сторону океана, и до нихдоберутся не скоро, даже если у кого-то и возникнет такое желание. Корабельныйсписок пассажиров сейчас пребывает на морском дне, так что и с этой стороны нетникакой угрозы самозванцу… В наше время как-то не принято наклеивать наудостоверяющие личность документы фотографические карточки, а возрастом мнимыйШтепанек не особенно и отличался от настоящего.

Не было бы счастья, да несчастье помогло… Очень быстро, иполучаса не прошло, Бестужева обрушило в нешуточную хворь — с выворачивавшимнаизнанку кашлем, нескончаемым чиханьем, текущими бесперечь соплями ипомутнением сознания. Тут уж было не до расспросов и бесед. Температураподскочила, навалилась сущая лихорадка, он провалился в беспамятство с дурацкимивидениями и более-менее пришел в себя уже на берегу, в огромном лазаретномзале, где располагались десятки коек и множество деловито суетившихся медиков.Там его и вовсе ни о чем не расспрашивали — потому что не нашлось знавшихнемецкий или французский, так что общавшиеся с ним служители Асклепияизъяснялись выразительными жестами…

В этом опрятном многолюдстве, насыщенном беспокойнымивыкриками бредящих и общей атмосферой тяжелого несчастья, он провел сутки ужеощущая, что пошел на поправку. Успел привыкнуть к тому, что, здесь, наамериканской земле, его вымышленное (точнее, беззастенчиво присвоенное) имяпереиначено как Степанек.

Потом наступили внезапные и решительные перемены. Объявилсяговоривший по-немецки седой человек (доктор Земмельгоф, как быстро оказалось,произнес несколько ободряющих фраз, заверив «герра Штепанека» в том, что тотпребывает на пути к скорому и окончательному выздоровлению, кликнул санитаров,те сноровисто уложили Бестужева на носилки, отнесли в медицинскую карету, и он оказалсяв другой больнице, этой самой, где был помещен в рассчитанную на одного палату,где все говорили по-немецки, где-то за три дня, смело можно теперь говорить,поставили на ноги. Никто так и не дал ему никаких объяснений, почему его вдругпереместили именно сюда. А ведь некоторая странность в происходящем имелась.Вряд ли заботливость и доброта заокеанской медицины простираются до того, чтодля каждого новоприбывшего, не принадлежащего к англосаксам, устроеныспециальные больницы, где персонал состоит из земляков. Что-то плохо верится вподобный благородный размах…

Как бы там ни было, за эти три дня так и не появился никто,хотя бы отдаленно напоминавший полицейского, не было ни малейших попытокучинить следствие, вообще если о чем и спрашивали, то исключительно осамочувствии — а это, несомненно, был добрый знак, гласивший, что самозванствос чистой совестью можно разыгрывать и далее. Содержимого потайного поясаБестужев так пока что и не увидел, но его заверили, что все его вещи пребываютв сохранности и при выписке он их получит. Одним словом, несмотря на некоторуюзагадочность ситуации, жаловаться на свое положение грех, явных угроз иопасностей пока что не предвидится, нет оснований думать о коварном заговоре,обращенном на его персону, — помилуйте, с чего бы вдруг?

Однако самое время задуматься над самым животрепещущимвопросом: коли уж его признали здоровым и не собираются задерживать здесьдалее, что прикажете делать? Фройляйн Марта мимоходом упоминала, что спискипогибших на «Титанике» уже опубликованы то ли в газетах, то ли как-то еще — азначит, человек из российского консульства, собравшийся встречать «Титаник» вНью-Йорке, уже наверняка прочитал там имя Иоганна Фихте и, вероятнее всего,отбыл восвояси, вернулся в Вашингтон. Еще на «Титанике» Бестужев озаботилсясобрать кое-какие небесполезные сведения. Здесь, в Северо-АмериканскихСоединенных Штатах, все не как у европейцев. Город Нью-Йорк, где Бестужевсейчас находится, огромный и едва ли не самый многолюдный в стране — ноамериканская столица расположена в весьма даже небольшом городишке подназванием Вашингтон, что идет решительно вразрез с европейскими традициями, гдестолицей служит один из самых больших городов. Оригиналы эти американцы, право…