— Дышите, лэрина, дышите лучше!

Голосок был тонкий и звонкий, это его я и приняла за писк медтехники. Тут же подумалось:

— Какая, к чертям, лэрина, где я?

Накашлявшись от души, ещё немного полежала с закрытыми глазами. Потом все — таки решилась и открыла глаза. Сиреневое небо? Что за бред! Поморгав для надёжности, ещё раз посмотрела вверх. Фух, не небо, это какая — то сиреневая тряпка над кроватью висит, с пошлыми рюшечками. Как его, балдахин, что ли? Откуда в больнице балдахин? И где тут лэрина? Что за чушь лезет в голову. Скосив глаза в сторону, попыталась сориентироваться в пространстве. Нет, на больничную палату это вовсе не похоже.

Напротив кровати стоял чудной туалетный столик, на нем толпилась уйма разных баночек и флакончиков, валялись брошенные расчёски, ленты, бусы. Возле столика стояло не менее чудное креслице, все такое хлипкое, резное, сядь — развалится. Возле постели стоял стул, на нем тазик с какой — то зеленоватой жидкостью, в которой плавала тряпка. На подоконнике стоял кувшин и стакан рядом. Какое окно, не видно с моего места.

Все выглядело старинным, как в историческом фильме. Я, чокнулась — таки на фоне стресса или просто брежу? Или бредю? Всерьез задумалась над этим словом, но мои филологические раскопки прервал опять этот голос:

— Ой, лэрина Маринелла, вы глазки открыли! Побегу, лекаря позову!

Стоять, какая Маринелла, что ещё за на фиг? Мариной меня зовут. Но обладательница комариного писка уже унеслась, я толком и не рассмотрела ее.

Оставшись, одна попыталась немного подтянуться вверх, чтобы слегка приподняться на подушках. Когда мне это удалось, я уже была вся в поту и тряслась от слабости. Зато обзор был более полный. Возлежала я телом на пышной постели с кучей подушек, все отвратительно сиреневого цвета, с другой стороны кровати в стене были ещё две двери и напротив кровати прямо — еще одна, видимо входная. Ковер на полу, не сиреневый, а кремового цвета, разнообразия ради.

Руки сами нервно начали перебирать кромку пододеяльника, была у меня такая дурная привычка — в минуты волнения теребить что — то. Руки? Я перевела взгляд на руки. Это что за руки? Я поднесла руки чуть не к самому носу, разглядывая их и не веря глазам своим. Это были не мои руки! Узкие ладони с тонкими пальцами, нежная, холеная кожа. Где мои загорелые, поцарапанные руки с мозолями от руля, вечно забываю надевать перчатки. Здравствуй, шиза? Или что похуже? Как оказалось далее — хуже некуда.

Пока я сидела с выпученными глазами и штормом в голове, в комнату ко мне, болезной, влетела давешняя девица, за ней этаким колобком вкатился невысокий толстенький мужичок в старинном камзоле с высоким воротником, подпирающим пухлые щеки, за ним прошествовала, вот именно прошествовала, сухопарая дама с недовольно поджатыми губами. «Стерва», машинально отметила интуиция. На всякий случай я скорчила независимый вид и решила побыть партизанской разведчицей.

— Ну, как вы себя чувствуете, лэрина? Сегодня меньше кашляете?

Это что, я ещё больше кашляла? Мне казалась я и так сейчас кашляла до перелома ребер. Но мужичок и не ждал от меня ответа, и был до отвращения жизнерадостен и продолжал:

— А глазки открыли, это просто хорошо! Вы меня слышите?

Я неопределенно мотнула головой, пусть думает, что хочет. Мне бы понять, что происходит, так что молчи, Марина! Этот лекарь достал, какую — то трубку и приготовился послушать мне лёгкие. Прямо через одежду. Интересно, что он там услышит, кроме шелеста ткани. Пощупав мне лоб и посчитав пульс, изрёк:

— Горячка прошла, теперь ослабление организма осталось, кашель тоже пройдет, пусть зелье пьет.

Вытащил из музейного саквояжа фиал зелёного стекла этак на пол — литра объемом. И выкатился прочь таким же колобком из комнаты. Сухопарая дама, поджав ещё сильнее губы, хотя куда уж сильнее, произнесла:

— Лимка, лэрине поменяй сорочку и постель, да оботри ее. Я распоряжусь на кухне, бульон принесут.

Уже хлеб, девчонка Лимка, а мадам-с кто у нас? Я перевела взгляд с закрывшейся двери за мымрой на Лимку. Она, верно, поняла мой взгляд и затараторила:

— Ой, да ладно, лэрина Зелина всегда такая сердитая и недовольная, да вы — то, лэрина, ее не боитесь. Она вам ничего не сделает, вы ж завсегда можете папеньке на нее пожаловаться. Ой!

Девчонка внезапно осеклась и виновато взглянула на меня. Но быстро опомнилась и затрещала вновь:

— А вот ручки поднимите, я сорочку сейчас сниму, водичкой с душицей вас всю оботру, и чистую сорочку наденем, а потом в креселке посидите, я постельку сменю да взобью…

От ее треска в голове что — то начало постреливать, но я терпела, мне нужна была информация, да и в креселко мне хотелось — там зеркало было. Но вначале не худо было бы найти более укромный уголок для личных дел. И тут Лимка проявила расторопность, предложив проводить меня до удобств, даже без моей просьбы. У меня что, в глазах плакат виден с моими желаниями?

Как я шла, пытаясь все время завалиться на худосочную Лимку — отдельная песня. Скорбная. Вернувшись в спальню и плюхнувшись кулем на постель, позволила ей снять с себя сорочку. Да, у меня не только руки тонкие, но и вся я внезапно стала весьма стройной, если не сказать, тощеватой. И моя уверенная троечка вдруг превратилась если не в минус один, то близко к этому. Это что магическая диета такая?

Зря я боялась, что креслице развалится. Когда меня, обтертую и в свежем балахоне до пят, водрузили в него, креслице даже не шелохнулось. Пока Лимка пыль гоняла, размахивая простынями, я осторожно повернулась к зеркалу. Хорошо, что я сидела. И многолетняя привычка держать лицо помогла. Потому что из зеркала смотрела на меня совсем не я. Вот совсем. Девушка в зеркале поднесла руку к лицу, ощупывая его.

Я опять с недоверием посмотрела в зеркало, пошевелила пальцами. Девушка в отражении тоже. Я закрыла глаза, помотала головой, тьфу, сгинь глюк! Открыла глаза — из зеркала на меня смотрела худенькая бледная девушка лет двадцати на вид, с серыми глазами, небольшим носиком, спутанной гривой светло — русых волос. Так, панику отставила, Марина! Если не сошла с ума, то девчонка это я. Но перенос во времени исключен — я кареглазая шатенка. Думай!

И я думала. Тщательно прихлебывая жиденький бульончик (не иначе мымра велела дать разведённый, как пить дать, врагиней будет!). Вывод из думок был один — как бы дико не звучало — я попала! И попала даже не всей тушкой, а только сознанием. И в голове я никого не слышала больше, верь после этого всяким книжкам про попаданок. Ещё имеется упомянутый папенька. И я сама — Маринелла. Надо как — то тонко выяснить у Лимки, что там с Маринеллой стряслось?

Уложенная опять в эти перины (чихать от них хотелось необыкновенно), решила устроить допрос партизана. Небось, Лимка не проходила спецподготовку, все равно проболтается.