Позднее жители Мацяо тоже стали разделять реки по размеру, но это разделение едва ли представлялось им существенным, поскольку отразилось оно лишь в тональном рисунке соответствующих слов. Произнесенный высоким и ровным тоном, слог ган указывает на большую реку, а во входящем тоне[1] обозначает канаву или ручей, и чужакам требуется немало времени, чтобы перестать путать эти два слова на слух. Вскоре после прибытия в Мацяо такое недоразумение случилось и со мной: спросив у деревенских дорогу к реке, я радостно отправился на поиски. Но открывшаяся моим глазам шумливая речка оказалась такой узенькой, что с одного ее берега можно было запросто шагнуть на другой. Дно ее поросло темными водорослями, в воде то и дело мелькали змеи – купаться или плавать в такой реке было совершенно невозможно.

Река во входящем тоне – совсем не то, что в ровном. Я шагал вдоль этой реки, погружаясь то в шум воды, то в тишину, то снова в шум, и тело мое распадалось на части и снова собиралось воедино. Старый пастух, встретившийся мне по дороге, сказал: не смотри, что речка маленькая, вода в ней раньше была до того густая – подожжешь, а она горит, хоть лампы заправляй.

△ Река́ Ло

△ 罗江

Воды Мацяо впадают в реку Ло, до нее от деревни несколько часов ходу. Переправляются через реку на небольшой лодчонке, если лодочника нет на месте, пассажиры берут весло и сами гребут на тот берег. В обычное же время плата за переправу – пять фэней[2] с брата: причалив, лодочник покрепче втыкает весло в песок, сходит на берег и собирает деньги. Отсчитывая сдачу, непременно слюнявит палец.

Собрав все деньги в стопку, лодочник прячет ее в старой суконной фуражке и покрепче надвигает фуражку на лоб.

Переправа стоит одинаково и зимой, и летом. Хотя летом река разливается шире, и течение летом быстрее. А если случается паводок, река поднимается над берегами громадной желтой волной, такой мутной, что в ней теряются любые отражения, и выбрасывает на сушу груды мусора, а в тихих заводях на мелководье оставляет целые залежи кислой пены. Но деревенские все равно толпой высыпают на берег, надеясь выловить из воды что-нибудь ценное: дохлую курицу, утонувшего поросенка, колченогий стол, старое корыто, сломанную доску или бамбуковую жердь. Все имущество, добытое из реки, называют «гостинцами с потопа».

Конечно, случается и такое, что из мутной воды вдруг вынырнет распухшее тело женщины или ребенка, похожее на огромный белый мешок, и вперится в тебя застывшими глазами – тогда народ на берегу с визгом разбегается кто куда.

А пащенята посмелее берут длинный бамбуковый шест и шутки ради тычут им в распухшую белую плоть.

Еще жители прибрежных деревень ловят в реке рыбу, одни промышляют сетями, другие удочкой. Однажды на спуске к реке несколько женщин, шагавших впереди меня, вдруг завизжали и кинулись врассыпную, будто встретили черта. Я присмотрелся и увидел, что все мужчины на берегу побросали свои коромысла, побросали коров, которых вели на водопой, разделись донага и с громкими криками прыгнули в воду. Только тут я сообразил, что раздавшийся минуту назад глухой хлопок был взрывом петарды. Значит, на реке кто-то глушит рыбу, и деревенские мужики полезли в воду за уловом. Разделись, чтобы не замочить портки, и даже не подумали, что полтора десятка голых задниц в воде могут кого-то напугать.

За шесть лет, проведенных в Мацяо, мне нечасто доводилось иметь дело с рекой Ло – несколько раз я переправлялся через нее на лодке, когда добирался до уездного центра своим ходом. Если уж говорить о переправе, пять фэней по тем временам были солидной суммой. В карманах у нас всегда гулял ветер, и когда в лодку садилось несколько парней из «образованной молодежи»[3], лодочник рисковал остаться с пустыми руками, совсем как во времена японской оккупации. Был у нас один парень по кличке Черный Барич, он в подобных случаях проявлял настоящий героизм. Однажды в конце переправы Барич с видом подпольщика, который жертвует собой, спасая товарищей, подмигнул нам: дескать, идите вперед, а я за всех заплачу. После чего принялся хлопать себя по карманам в поисках мелочи, а когда мы отошли подальше, скорчил злую рожу и сообщил лодочнику, что денег у него нет, а и были бы – так не отдал бы. И что ты мне сделаешь, старый пес? Сказал так и припустился бежать.

Барич хорошо играл в баскетбол и думал, что лодочник ни за что его не догонит. Но оказалось, тот никуда не спешил – закинув весло на плечо, старик трусил за нами по тропе, и хотя мы бежали быстрее, оставляя его все дальше и дальше позади, лодочник вовсе не собирался останавливаться, он гнался за нами одну ли[4], две ли, три ли, четыре ли… Ноги у нас уже заплетались, на губах пузырилась слюна, но черная точка на горизонте никуда не исчезала. Мы поняли, что ради трех цзяо с мелочью[5] лодочник готов бежать со своим веслом хоть до края неба, и остановить его может только смерть. Соображал старик туго – он даже не подумал, что терпит куда больший убыток, бросив на берегу лодку с целой толпой пассажиров.

Бежать было некуда, и мы без лишних разговоров скинулись по пять фэней и отправили Черного Барича платить за переправу. Старик даже отсчитал нам сдачу, издалека я видел, как он что-то выговаривает Баричу, широко разевая рот. Скорее всего, лодочник бранился, но в налетевшем порыве ветра я не расслышал ни слова.

Больше я того старика не встречал. Скоро до Мацяо докатилась кампания по выявлению скрытых контрреволюционеров, и все силы начальства были брошены на поиски нашего пистолета. Пистолет попал к нам еще в городе, мы изъяли его при обыске во имя «великой пролетарской культурной революции», патроны давно расстреляли, но выбрасывать его не хотелось, и пистолет тайком поехал с нами в деревню. Когда началась кампания, мы испугались, что рано или поздно попадем под обвинение, и во время очередной переправы Черный Барич выбросил пистолет в реку, а мы пообещали друг другу до конца жизни держать случившееся в тайне. Не знаю, кто рассказал начальству о нашем пистолете. И почему мы были такими наивными: решили, что выбросим пистолет и разом снимем с себя все подозрения. Мы не знали, что начальству потребуется во что