поднялся от земли и растаял, словно легкая нежная ткань; и разметалась земля, обнаженная!

Закралось солнце в зеленый шалаш, забегало золотыми, блестящими мышками, закружилось радужными бабочками. Село на высокую девичью грудь, и налились янтарные соски горячей кровью и алчно поднялись, потянулись к нему. Опустились бабочки на крутобедрый живот и пошли порхать по упругому матовому телу.

Побежали по дрожащим бархатно-нежным ногам. И раскрылось на встречу им молодое тело, таинственно затрепетало в глубине своей и дохнуло, и окуталось ароматной испариной!.. Сели бабочки на полуоткрытый рот, и потянулись к ним вишневые губы, истомно колыхнулись длинные, белые руки... Разбросалась девушка, зарумянилась, задышала часто. Заволновались, словно испуганные, высокие груди... Девушка открыла глаза, вытянулась, запрокинула руки под голову и проснулась...

Шевельнулись губы, беззвучно улыбнулась чему-то, и шире раскрылись радостные, зовущие глаза, и в темной глубине их отразились быстрокрылые золотые бабочки.

Бодро встала с душистого ложа, вышла под открытое небо и окунулась в жаркие солнечные лучи, всем телом отдалась им. Стояла гибкая, страстная, прекрасно-бесстыдная. А глаза, зовущие, ищущие, глядели в широкую даль. Земля жила пьянящей, любовной жизнью, но не было никого, кто-бы отозвался на ее безмолвный призыв.

Простерла девушка руки к великому богу любви, потянулась к нему в страстной молитве:

— Войди в меня, могучий, обойми меня, жаркий, пусть я почувствую жгучее жало твое, пусть трепетно сожмутся напряженные бедра мои, замрет в величайшем дрожании гибкая спина моя, и в радости сами собою закроются лучистые глаза мои пред огненно-ярким лицом твоим!..

И услышало солнце, и улыбнулось ей; облило девушку знойным потоком, скользнуло по всему телу, и словно поманило куда...

Оглянулась девушка!

Легкою походкой шел, на встречу солнцу, юноша. Он уже увидел ее, и глаза его зарделись желанным счастьем, губы открылись для жгучего поцелуя, крепкие руки простерлись в ожидании. И трепетно колыхалось на ходу гибкое, стройное, молодое тело его...

Ясным взором посмотрели они друг на друга. Нагие, непорочные, прекрасные!

— Нравлюсь-ли я тебе, жданный мною? — спросила девушка. Достаточно-ли я стройна, красива и сильна что-бы стать твоею возлюбленною?

— Ты прекрасна, и манит к себе, как горячее солнце, что вскормило и вспоило тебя, — улыбаясь, ответил ей юноша. Но достоин-ли я прекрасных ласк и любви твоей?

И выпрямил он свое сильное, гибкое тело, и напряглись под матовой кожей твердые мускулы.

— О, да! — воскликнула восхищенная дивными формами девушка и потянулась к нему, упругая, жаркая, ждущая. Я буду ласкать и нежить тебя, как учила меня эта широкая степь, этот темный бор, эта холодная тихоструйная вода...

И слились два тела, два желания, две радости в одно великое!.. Резвились, смеялись, ныряли в высокой траве.

Радостные, утомленные, благодарные молились горячему солнцу, звали его и подставляли ему девственно-бесстыдные тела свои. И входил в них могучий податель жизни и радости, и снова напрягались усталые мускулы, наливались кипящею кровью, и снова тянулись друг к другу, и сладостно предавались великим радостям любви.

Дрожал воздух от веселого смеха и звонких, свободных поцелуев. Творилась новая радостная жизнь. И счастливая их счастьем великая мать нежно улыбалась им, а золотое солнце осыпало яркими, золотыми стрелами!..

Париж, 1912 г.

У моря

Знойная степь замерла в сладострастном объятии красавицы южной ночи.

Море своей чудной мелодией убаюкивает ее и с бесконечной нежностью шепчет слова любовной сказки.

Шаловливый ветерок стыдливо спрятался меж прибрежных камней, притаился и затих.

Все полно божественной любви и чарующей неги.

Лишь далеко на горизонте светится мутное багрово-желтое пятно, и оттуда несется какой-то тревожный, надоедливый, бесконечный гул.

Это — город, не знающий ночи, не ведающий отдыха.

***

К берегу моря медленно, бесшумно, как бы боясь нарушить торжественно-величавую гармонию тишины ночи, идут стройные, красивые, радостные и светлые юноша и девушка.

Они подошли к обрыву громадной уходящей в море скалы и сели в высокую сырую траву.

Море мягко зашумело им свою приветную речь, набежало на берег, и осторожно, играючись, перевернуло с бока на бок маленькие блестящие камешки. Затем отхлынуло и уходя рокотало слова любви и ласки, такие простые, вечно понятные, вечно красивые.

Красавица ночь, страстная и безмолвная, весело улыбнулась им всеми своими яркими звездами, покрыла своей царственной порфирой и стала нашептывать чудные сказки счастья.

Все стихло, внимая ее речам, наслаждаясь в грезах...

***

Тихий, нежный звук поцелуя сорвался с высокой скалы и плавно понесся по бесконечной глади моря.

За ним другой, третий...

— Люблю, люблю... — мелодично звучало слово и будило чуткую тишину степи.

***

...Порыв знойного ветра зашумел по скале, плеснул в нее росинками водяной пыли, зазвенел листьями деревьев и понесся дальше по степи, на бегу, рассказывая ей о чем-то великом и радостном...

Далеко, далеко в море поднялся первый могучий вал и быстро помчался к берегу.

Степь вздрогнула и ожила...

Херсон, 1890 г.

В вагоне

— Здесь слишком душно и тесно. Пересядем куда нибудь.

— Везде одно и то же. Все вагоны переполнены

— Я пойду поищу. Может быть найдется незанятое отдельное купе.

— Да, ведь, недолго. Всего несколько часов езды!..

— Но уже поздно, а ты утомлена за день.

— Да, я начинаю чувствовать усталость.

— То-то и есть. Поезд ушел из Н—ска в 1 ч. 5 мин., значит мы будем дома в 8-м часу утра. Провести это время в такой тесноте и духоте, не имея возможности прилечь, вздремнуть... Нет, уж я лучше пойду поищу кондуктора, потолкую с ним.

Разговор велся под грохот и лязг мчащегося поезда в старом вагоне второго класса дачного типа.

И он и она были молоды, и был второй час ночи, и накаленная июльским солнцем южная степь все еще дышала зноем, и ветер, производимый быстрым ходом поезда, не мог понизить температуры битком набитых людьми вагонов.

Он встал и вышел на площадку, закурил папиросу, и стал поджидать кондуктора.

— Милая Зинка, — подумал молодой человек, глядя в несшуюся на встречу поезда длинную черную степь. — Милая Зинка, ты спишь уже... Свернулась калачиком, и лицо у нее теперь такое смешное, как у ребенка. Небось соскучилась бедная. Зато завтра вдвойне обрадуется. Пожалуй, „своей Юльце“ даже больше будет рада, чем мне...

В это время из соседнего вагона вышел кондуктор и молодой человек поспешил завести с ним интимную беседу, после которой оба говорившие вошли в вагон.

— Пойдем, Юля, — обратился к своей соседке молодой человек, —