оставались считаные минуты. Ирина неожиданно обмякла. Нет, Вера была позади… Существовала ли она вообще? И важно ли теперь это было? Если даже Ларионов все же решил ехать в Москву, но отложил, он все-таки выбрал их! Он не смог не разделить с людьми этот важный день… Руки Ирины потеплели. Ей показалось, что концерт уже состоялся. Произошло уже все самое основное. В этот вечер ничего уже не случится важнее возвращения Ларионова.

Ларионов смутился таким неожиданным вниманием к нему и сделал всем знак сесть, а сам отказался идти на первый ряд и остался у прохода на пятом рядом с одним из зэков. Тут же подле него нарисовался конвоир, но Ларионов показал ему жестом не дергаться, и тот отпрянул к стене. Майор выглядел уставшим, но на удивление благостным.

Послышался хрупкий звон колокольчика, и на сцене показалась Полька Курочкина с серым листом бумаги. Она вышла в центр и, скоро дыша от волнения и счастья, выкрикнула тонким голоском:

– Граждане, добрый вечер! Тихо! Тихо! Мы начинаем торжественный концерт, посвященный… посвященный выполнению плана по лесоповалу на 1937 год! Слово для открытия предоставляется гражданину старшему майору НКВД – Ларионову Григорию Александровичу!

Зал зааплодировал, и бабы зажимали уши от оглушительного свиста. Ларионов взошел на сцену.

– Товарищ, ой, гражданин майор! – радостно приветствовала его Полька, считая, что ей отведена была главная роль.

– Здравствуйте, – сказал Ларионов без «товарищи» и «граждане», осознавая нелепость всяких определений. – Я искренне рад, что общими усилиями был построен новый актовый зал. Партия и правительство заинтересованы в развитии культуры среди заключенных в лагерях.

Он сделал паузу. Ларионов понимал, что больше этого он сказать не в силах. Сказать всего, что ему хотелось, он не мог, а того, что требовалось, не хотел.

– Искусство, – добавил он, – это то, чем наш народ вправе гордиться, и это то, что объединяет людей для совершения добрых дел. Не буду задерживать концерт. Думаю, артисты и зрители уже и так слишком долго ждали этого дня. С праздником!

Он сошел со сцены под громкие аплодисменты и крики заключенных, воодушевленных его простой речью, которую каждый понял по-своему, и прошел на свое место, по-прежнему не желая сидеть в первом ряду. Инесса Павловна скомандовала музыкантам, разместившимся в правом углу сцены, и заиграла музыка.

То, что потом происходило, потрясло всех.

В глубине сцены Урманова выбрасывала плакаты, на которых были кратко описаны действия. По центру расхаживала в самодельной форме Клавка, нахмурив брови. Перед ней стояло несколько заключенных; из-за кулис показался обоз, сделанный из двух жердей. Было понятно, что привезли новых. Полька шла с обозом в платье Ирины: Инесса Павловна нарочно убедила Ирину надеть другое, сшитое из остатков кулисной ткани для выступления Клавки. Заключенные присоединились к шеренге, и Клавка имитировала перекличку. Когда подошел черед Польки (то есть Ирины), Клавка (то есть Ларионов) приказала жестом выйти вперед и показала пальцем в сторону Урмановой, которая вытащила плакат с надписью «ШИЗО». Полька пошла в ШИЗО, а Клавка села за стол, закурила и демонстративно закидывала стопку за стопкой: на столе стояла бутылка из-под коньяка с суррогатным чаем.

Потом Польку привели к Клавке, и всем стало ясно, что Полька убеждает Клавку, что надо что-то делать. Потом на сцене был показан процесс создания актового зала. Сцена заканчивалась просто. Артисты – семеро заключенных, среди которых и Клавка, и Полька, – стояли в ряд спиной к сцене, а потом по очереди развернулись, сложив слово «СПАСИБО» – у каждого в руке был лист с буквой.

С самого начала номера Ларионов почувствовал, как у него замерло сердце. Большинство заключенных в зале засмеялись уже на плакате «ШИЗО». Постепенно заулыбались и конвоиры, забывая, зачем пришли. На сценках перепалок между Ларионовым и Ириной, умело сыгранными Клавкой и Полькой, сам Ларионов поймал себя на улыбке. Он не ожидал такой ироничной, но при этом трогательной постановки, мастерски продуманной до мелочей. Пантомима лишала артистов необходимости говорить, что давало возможность каждому интерпретировать сцену по-своему. Клавка, одетая в мужской костюм, но без намека на униформу, могла быть кем угодно, но все понимали, что это был именно Ларионов. Плакаты с надписями не имели смысла без контекста сцен и были лишь несвязными словами.

Ларионов впервые совершенно явственно почувствовал, как служение людям наполняет сердце теплом и силой. Крошечные шаги в его заботе о народе вызвали огромную волну добра в нем же. Он не понимал, какова природа этого душевного движения, но чувство благодарности проникало уже в его существо, вызывая беспричинную радость. И он был в шаге от пропасти! Он мог загубить все одним махом, уехав в Москву.

Ирина, потрясенная, встретила артистов за кулисами, не в силах вымолвить ни слова. Женщины бросились обниматься, а Ирина раскраснелась от смущения и неожиданности. Она видела из-за кулис реакцию Ларионова, и как администрация беспрестанно оборачивалась на него и, заметив его благодушное отношение к постановке, тоже аплодировала в конце, правда, с неисправимо постными выражениями на лицах. Большинство из них не были свидетелями работы Комитета, и постановка, в принципе, предназначалась для проявления признательности Ларионову и Ирине, благодаря которым был создан актовый зал и происходило первое представление в лагере.

Далее по программе шел номер Губиной, который должен был идти первым, но из-за импровизации был сдвинут. Полька объявила его с особенным энтузиазмом. На сцену выбралась Губина в сопровождении Паздеева и Кузьмича. Ларионов потирал переносицу, чтобы скрыть улыбку.

– Граждане! – обратилась Губина, и в зале послышались смешки и кашель. – По просьбе администрации… коллектив администрации исполняет патриотическую песню для воспитания среди заключенных понимания… понимания значимости Социалистической Революции в борьбе мирового пролетариата с империализмом. Ура!

Заключенные отреагировали вяло, понимая, что всех сразу наказать не удастся. Кузьмич растянул гармошку баяна и подал знак начинать.

Вихри враждебные веют над нами,

Темные силы нас злобно гнетут.

В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас еще судьбы безвестные ждут.

Но мы подымем гордо и смело

Знамя борьбы за рабочее дело,

Знамя великой борьбы всех народов

За лучший мир, за святую свободу.

Некоторые заключенные с трудом сдерживали смех из страха наказания; кто-то слушал с грустью, вспоминая собственные революционные годы; кто-то испытывал негодование от цинизма, сокрытого для них в слове «свобода». Многих заключенных ожидали десятилетия жизни в лагерях, и даже если им прежде был свойственен патриотизм, теперь они считали себя обманутыми властью. Однако комизм Губиной и Паздеева под конец развеселил всех.

Во время этого номера Клавка