– Светлая! – выплюнул Деон, как ругательство, а в глазах не лед, нет. Пламя ненависти, черное, обжигающее. – Убить меня хотела?

Я не выдержала и бросилась ему на грудь. Он должен, просто обязан, выслушать! Он поймет и поверит!

– Клянусь, я никогда бы… Я так люблю тебя… Прости, прости… – Я цеплялась за лацканы его бархатно-черного камзола, слезы брызнули из глаз, размазываясь по лицу. Плевать, как я выгляжу. Плевать, что на нас смотрят. Главное, чтобы Деон поверил. – Я думала, что мы, возможно, истинные.

Он стряхнул мои руки резко, словно ему были противны лихорадочные прикосновения и жалкие объяснения своей несостоявшейся супруги. А следующими словами убил и растоптал то хрупкое, что зародилось в наших сердцах.

– Нет никаких истинных! – Деон рассмеялся коротко, с издевкой. – В тебе недостаточно света, чтобы справиться со мной. Ты, – презрительный взгляд скользнул по заплаканному лицу, – никто!

Никто… Никто… Никто…

Злые слова набатом пульсировали в висках. Больше я ничего не слышала…

– Лизка? Лизка! – шикнули справа, заставляя разлепить веки. А? Что? Нет, я совсем не сплю! – Совсем не слушала? – Машка смотрела с обидой. А что обижаться-то? У меня хронический недосып и, вообще, недо-отдых, а она мне про очередного «офигенного и здоровенного»!

– Прости, до двух на работе, потом пока добралась домой, – я не смогла подавить зевок. – Ночь не спала почти.

– Соколова!

Блин!

– Может, вместо того, чтобы болтать с, – преподаватель коротко посмотрел на Машку. Фамилии ее, конечно, не знал – к ней-то не цеплялся по поводу и без, – с подружкой, – вышел из положения господин «дотошный и высокомерный», – ответите, в каком году состоялось подписание пакта Молотова-Риббентропа?

– В 1939 году.

Что, съел! Я на историческом не просто так учусь! А вот вы, Дмитрий Максимович, что здесь забыли?!

Он, естественно, мой молчаливый вопрос не услышал, поэтому только смерил меня надменным взглядом. И что ему надо? Чего прикопался?

– Лиз, – Машка снова толкнула меня локтем. Явно хочет, чтобы мне «неуд» поставили.

– Потом, – шикнула я. Я никому не доставлю удовольствия выкинуть меня из университета – мне это место кровью и слезами досталось. Бюджетное. Пятьдесят человек бились за одно такое!

– Соколова, еще звук и лекцию вы не дослушаете.

Что?! Да я-то причем! Сижу, как мышка полевая! Вон девчонки двумя рядами ниже шептались и хихикали, а вам, Дмитрий Максимович, я все покоя не даю! Но мою гневную тираду, кроме внутреннего «я», никто не услышал, а в знак покорности я даже руки вверх подняла. Я с вами в полемику вступать не буду, не дождетесь!

Наш дорогой историк пустился в объяснения сути договора – будто третьекурсники этого не знали! Хотя ладно, некоторые вообще них… ничего не знали, но сейчас рассуждать об успеваемости и умственном развитии отдельных личностей, учащихся с нами на потоке, не буду – мне-то что. Лучше сделаю вид, что Дмитрия Максимовича слушаю.

Да, препод меня вниманием не обделял. Лучше бы автоматы ставил, да с последней пары на пятнадцать минут раньше отпускал – поздно заканчиваем, а мне еще на работу. Но нет, он с издевкой советовал конспекты штудировать, да на такси ездить, если не успеваю. И зачем он вообще преподавал, если владел половиной Москвы? Наверное, там крови недостаточно ему, он решил нашей молодой, студенческой полакомиться. Получил докторскую степень по мировой истории и ходит теперь людей изводит.

Хотя некоторым нравится. Я бросила взгляд на ту же Машку: глазами хлопает, вздыхает, руку на каждый вопрос тянет, – а не знает ведь ничего! – пуговички на модной блузке чуть ли не до пупка расстегнуты. И таких у нас вся женская половина курса! Почти.

Нет, я признаю: Дмитрий Максимович – красавчик. Нет, он невероятно, сногсшибательно сексуальный, да еще и богатый, мужчина в самом расцвете сил, а еще у него самомнение как вся Евразия, эго выше Эвереста, а горная цепь Анд не уместит всех его воздыхательниц, даже если их посадить в рядок по всему периметру.

Я не удержалась и все же бросила взгляд на упругую задницу, обтянутую темными джинсами. Да, Дмитрий Максимович презрел дресс-код, принятый возрастной преподавательской интеллигенцией МГУ, и на пары являлся, как на показ мужской моды. И я вынуждена была признать, что и зад, и перед – очень даже. Высокий, плечи широкие, поджарая крепкая фигура – этого уже достаточно, чтобы студентки пары не пропускали. А когда у преподавателя еще и острые скулы, зеленые глаза, губы в форме лука, который изогнут так, чтобы прямо в сердце, волосы черные и всегда уложенные идеально – помадку, наверняка, каждый месяц покупает, – то все, тушите свет. Я уже молчу про машину, на которой он приезжает. Я даже марки такой не знаю. Какая-то жутко дорогая смесь всяких Мазерати да Бугатти.

– Спасибо, все свободны, – услышала я. Наконец-то!

Дмитрия Максимовича, как всегда, облепили адептки его культа, а я бегом выскочила и быстрее в подземку. Если побегу, то успею: до «Капкана», в котором я работала бариста, всего две станции от университета, но у меня лишь пятнадцать минут на дорогу: если опоздаю, уволит меня Вовка, как и обещал.

– Фух, – залетела в подсобку, которая и раздевалка, и склад – успела! Быстро скинула джемпер и, натянув майку с фирменным логотипом, побежала наверх. Клиенты хотят кофе!

– Лиза, – нахмурился наш бармен Владимир, который был мне начальником, – опять опоздала

– Да я вовремя! – Он хмуро зыркнул на меня. – Почти вовремя, – согласилась и обворожительно улыбнулась. Ну, мне по крайней мере так казалось.

– Уволю тебя точно.

Ага, конечно! Ты так мне уже полгода говоришь – ровно столько, сколько я работаю здесь. Да, я частенько задерживалась, но максимум минут на пять-десять, все успеть сложно. Но я ведь все еще работаю!

– Но красивая ты слишком. Любят клиенты баб красивых, – пробурчал, но улыбнулся.

Странно, меня многие считали красивой, а вот я себе казалась уставшей. Какая-то перманентная усталость. Как мама заболела, так времени ни на что не осталось. Работа, учеба, снова работа, краткий сон и снова по кругу. Кстати, как там мама. Я набрала в мессенджере папе:

Как дела?

Ответ пришел секунд через тридцать:

Нормально, спит.

Сегодня третий день после химиотерапии: у мамы третий – всегда самый тяжелый. Ей больно и страшно, но она борется. Мы все боремся.

Рабочий день, точнее, рабочая ночь, пролетела на автомате – домой я вернулась в полтретьего ночи. Хорошо, что живу недалеко: спасибо покойной бабушке – коренной москвичке со сталинкой на Баррикадной.

Родители, естественно, уже спали. Поэтому я, притворившись мышкой, шмыгнула сначала в душ, затем к себе. На кровать я просто упала и отрубилась – завтра насыщенный день. Снова.