В день, когда я сорвала первый на моей памяти концерт Татьяны Михайловны, Арина вернулась достаточно поздно. Наверняка гуляла с друзьями-старшеклассниками. Я услышала шаги по скрипучей лестнице задолго до того, как наша фанерная дверь открылась. Арина аккуратно бросила свою сумочку из кожзама, которая износилась всего за пару месяцев учебного года, и застыла в центре комнаты. Я оторвалась от своей подростковой книги, чье название теперь стыдно произносить, и подняла на нее взгляд:

— Привет.

— Привет, — мы жили вместе на последнем этаже с августа, но полноценно поздоровались впервые. — Ты давно пришла?

Я удивилась столь глупому вопросу.

— Я тут с августа живу.

— Да, я помню, — я слышала в ее голосе легкое раздражение, — ты ела? Будешь?

Она кинула мне на кровать пачку чипсов со вкусом краба, ставя перед фактом — я не могла уже оказаться. Я думала, что едой благодарность и закончится, да и не ожидала от нее даже этого. Мы росли в одном доме, жили в одной комнате, но являлись абсолютными противоположностями: она — миниатюрная брюнетка с красивым смуглым личиком, стильная в условиях ограниченного выбора, популярная в школе настолько, что о ней ходили слухи повышенной пошлости, какие могли придумать только подростки поселка городского типа и только по особому поводу. А я — чуток повыше, намного крупнее, невнятной расы, из-за чего меня просто нарекли «чуркой», скучная. Или «закрытая» — так писали в моей характеристике.

Постепенно мы стали вместе ходить после школы домой, затем она привела меня в свою компанию, от которой мы вдвоем откололись.

Вероятно, мое лицо опухло почти так же, как и у матери Арины. Передо мной тоже стояла стопка, но, глядя на нее, я чувствовала только отвращение, будто если выпью тотчас превращусь в Татьяну Михайловну. Я отвернулась от водки так, что, заметив это, Энже убрала со стола весь алкоголь, а наши общие с Ариной друзья последовали ее примеру. Неизвестным мне образом, мать Арины заметила это и кривой походкой направилась к нашему столу. Я ощутила, что Энже напряглась и снова сжала мою руку.

— Акылаюшка, — еле выговорила она, как скороговорку, — выпей за упокой души нашей Ариши.

Она подсунула мне почти под нос свой стакан. Меня обдало резким запахом спирта, немытого тела и въевшегося в кожу табака. Неосознанно я ударила ее по руке с такой силой, что стакан улетел в стену с имитацией кирпича и упал на кафель, разлетевшись на осколки. Все присутствующие обернулись и на пару секунд, пока я сверлила злым взглядом мать лучшей подруги, повисла тишина. Мне хотелось ударить ее по лицу. Я досчитала до пяти и раздражение потихоньку спало, но когда она причмокнула губами и снова собралась говорить, я выкрикнула ей в лицо:

— Заткнись! Пошла ты к черту, алкашка! Арина для тебя лишь повод нажраться.

Я не сдержалась и толкнула ладонями в плечи. Мой стул опрокинулся, когда я встала. Уходя, из-за пелены слез я смогла только заметить то, как Энже ставит все на место и что-то неловко говорит присутствующим. Она извинилась — догадалась я и снова разозлилась. Идя по узкой лестнице из цокольного этажа, где располагался ресторан “Алые паруса”, я думала о том, как выскажу все Энже. Что ей не следовало извиняться перед этими отбросами, которые пришли побухать и едва ли знали, кого поминают. Но когда она вышла вслед за мной, растерянная и напряженная, я не смогла ничего сказать.

Первым порывом было скрыться во дворах, чтобы не встретиться с мамашей Арины, которая вполне могла погнаться за нами.

— Почему ее вообще пригласили? — спросила я у фонаря, ведь Энже, не поспевая за мной, шла следом.

— Она ее мать.

— И что? — я развернулась, и мы чуть не столкнулись лбами. — Она инкубатор! Как Светлана Алексеевна вообще могла ее пригласить? Она же знала, что эта тварь придет только ради поминальной водки.

— Так правильно, Акылай, — Энже легко выдерживала мой взгляд. — Все-таки Арина прожила с ней 13 лет, и, думаю, была ей хоть немного, но дорога.

— В гробу я таких матерей видала.

Я снова развернулась, держа курс в наш жилой комплекс, где я и Арина проживали до переезда в Москву. Накрапывал небольшой дождь, капли, похожие скорее на брызги, из-за ветра летели мне прямо в лицо, оседая на коже, будто я вспотела. Всю дорогу меня не оставляли мысли о похоронах. Вернее, я перебирала причины ненавидеть Татьяну и собственные претензии к нашим опекунам. Они, как никто другой, знали об отношениях Арины с матерью, и все равно решили, что она должна присутствовать.

Если не нравится, то сама бы занималась организацией и пригласила бы тех, кого считаешь нужным — пронеслось у меня в голове. Но если бы это делала я, то не пригласила бы вообще никого. Ни опекунов, ни мамашу ее, только сама бы пришла и Энже привела. Потому что не было у Арины никого, кто так же бескорыстно ее любил, как я. Светлана Алексеевна и Семен Иванович хорошо к нам относились, но то была их работа и не более. Из хорошего, что сделала Татьяна Михайловна — родила ее. А после только ширялась, а когда ее лишили родительских прав, выманивала у Арины деньги на дозу и бухло.

За торговым центром “Севен” уже виднелись крыши нашего ЖК, построенного на окраине среди избушек, доживающих свой век. Построили эти картонные коробки по заказу государства, чтобы поселить туда выпускников детских домов, и иронично назвали “Светлое будущее”. В народе это называют сиротским гетто, а я считаю помойкой. Мусоркой для мусора в масштабах человечества, куда таких, как мы, сбывают, чтобы под ногами не мешались. Но бак переполнен, и все отбросы, неприспособленные к жизни, лезут в мир “нормальных” людей. А чего ожидать? Такие, как мы растут в клетке, ничего о реальном мире не зная. Везет тем, кто попадает хотя бы в детские дома семейного типа, как я и Арина. Не было такого, как в фильмах показывают, что сироток забрали великодушные мама и папа, и все счастливы в новой семье. Это маленький конвейер с детскими душами, но не на 150 человек, а только 5-10 “братьев” и “сестер”.

Наш двор за год не изменился — загаженная детская площадка для малолетних матерей и их детишек так же устлана зелеными и коричневыми бутылками из двух алкомаркетов, расположенных друг напротив друга. Этих магазинов воткнули в