— Интересно, кто раньше догадался, — пробормотала королева.

— Извини, дорогая, я не расслышал, — сказал король. — Джон! Принеси скамеечку от трона.

Как и многие другие короли, наш был ростом невелик, а сидел на высоченном троне. Скамеечку принесли, водрузили на обеденный стол, Джон взобрался наверх. Но до принцессы ему было не дотянуться, она витала в воздухе, словно облачко переливчатого детского смеха.

— Джон, возьми каминные щипцы, — скомандовали его величество, встали на стол и подали Джону щипцы.

Теперь малютка оказалась в пределах досягаемости и с помощью каминных щипцов была возвращена в родительские руки.

В один прекрасный летний день, месяц спустя после этого приключения, принцесса, с которой весь этот месяц глаз не спускали, лежала на своей кроватке в личной королевиной спальне и спала. Был знойный летний полдень, поэтому одно из окон было отворено, а принцессу не укрыли даже чем-то легким, как дрема, по такой погоде. Вошла королева и, не заметив, что малютка в кроватке, отворила второе окно. Веселый сквознячок, который только и ждал случая выкинуть какую-нибудь шалость, влетел в одно окно, пробежал над кроваткой, подхватил принцессу, взвился с нею и, кувыркая ее, словно пушинку, унесся через другое окно, противоположное. А королева, ничего не ведая о постигшей ее потере, вышла и спустилась вниз.

Когда вернулась нянька, она решила, что девочку унесли ее величество, устрашилась выговора и не стала искать свою питомицу. Но тишина в покоях наконец ее встревожила, и она заглянула к королеве.

— Не угодно ли вашему величеству, чтобы я взяла ребенка? — пролепетала нянька.

— А где он? — спросила королева.

— Ваше величество, пощадите! Я так и знала, что стрясется беда!

— Что случилось? — меняясь в лице, спросила королева.

— Ой, ваше величество, не пугайте меня, — взмолилась нянька, заламывая руки.

Поняв, что дело плохо, королева упала в обморок. А нянька с криком: «Деточка моя! Деточка моя!» — побежала по дворцу.

Все бросились в комнаты королевы. Та не в силах была указать, что делать. Тут же выяснилось, что принцесса исчезла, и дворец загудел, как растревоженный улей. Еще минута — и королева пришла в себя от громких возгласов и рукоплесканий. Оказалось, что принцесса спит себе в саду под розовым кустом, куда ее занес лукавый ветерок, осыпавший беленькую соню дождем розовых лепестков под конец своей проделки. Разбуженная шумом, который подняли слуги, малютка огляделась, пришла в восторг и стала разбрасывать лепестки во все стороны, словно нежные блики вечерней зари.

Разумеется, после этого случая ее оберегали пуще глаза. Но об удивительных происшествиях, связанных с необычностью маленькой принцессы, можно было бы рассказывать без конца. Ни в одном доме, не говоря уже о дворцах, никогда не было ребенка, уход за которым так веселил бы, по крайней мере прислугу. Возни с ней было, конечно, немало, но уж рук и сердец она ничьих не обременяла. Ею прекрасно можно было играть, как мячиком! И совершенно не бояться, что она упадет. Ее можно было уронить, бросить или кинуть на пол, нельзя было только там оставить. Что правда, то правда, потоком воздуха ее могло затянуть в камин или в подвал, но время шло, а ничего худого не случалось. Если откуда-нибудь из самых неожиданных мест доносился переливчатый смех, в причине можно было не сомневаться. Спустившись в кухню или в людские, можно было застать Джейн, Тома, Роберта и Сюзан, всех разом, играющих принцессой, как мячиком. Причем, будучи мячиком, принцесса меньше всех огорчалась по этому поводу. Она перелетала из рук в руки, повизгивая от смеха. А прислуге мячик нравился больше, чем сама игра. Но, перекидываясь этим мячиком, приходилось следить за тем, чтобы не подбросить его слишком высоко. А то не воротишь.

Но в дворцовых покоях все обстояло по-иному. Например, однажды король после завтрака ушел в сокровищницу и занялся пересчетом денег.

И не испытал при этом никакого удовольствия.

«Подумать только! — ворчал он про себя. — Любая из этих золотых монет весит целых полтора золотника, а моя родная, собственная дочь, плоть от плоти, кровиночка от кровиночки, так-таки ничего не весит!» И со злостью смотрел на свои золотые кружочки, как те разлеглись с самодовольной ухмылкой на желтых личиках.

Королева в своей гостиной ела хлеб с медом. Откусила разочек, да вдруг как расплачется! Ее всхлипы донеслись до короля. А ему как раз захотелось на кого-нибудь накричать, особенно на королеву. Запер он свое золото в сундук, нахлобучил корону на голову и поспешил в малую гостиную.

— Из-за чего сыр-бор? — сказал король. — По какому случаю слезы?

— Не могу я это есть! — ответила королева, скорбно глядя на горшочек с медом.

— Неудивительно, — фыркнул король. — Ты же только что съела на завтрак пару индюшачьих яиц и три анчоуса!

— Да не потому! — всхлипнула ее величество. — Я из-за нашей детки.

— А что с нашей деткой? В трубу не улетела, в колодец не свалилась. Слышишь, смеется?

И невольно вздохнул король, стараясь сделать вид, что закашлялся.

— Невесомость — это просто небольшой избыток легкости, — сказал король.

— Избыток легкости вредит, — сказала королева.

— Избыток легкости полезен, — сказал король.

— «Легковерный» — это не похвала, — сказала королева.

— А «легконогий»? А «легкий на руку»? «Легкий на руку» значит «счастливый», — сказал король.

— А «легко…» — начала было королева, но король перебил ее.

— И, следовательно, — заявил он тоном спорщика, имевшего дело с воображаемым противником и потому легко одерживающего победу, — избыток легкости в членах — это лучше не придумаешь!

— Зато избыток легкости в мыслях — это хуже не придумаешь! — возразила королева, начиная злиться.

Этот ответ сбил короля с толку, и он повернулся на пятке и поплелся обратно в сокровищницу. Но и полпути не прошел, как голос королевы издали нанес ему завершающий удар.

— Избыток, убыток, прибыток, добыток! — крикнула королева. — Не до добытка!

Король остановился как вкопанный. Он терпеть не мог, когда слышится не то, что пишется, и вечно ему слышалось. На этот раз ему послышалось «недобитка», и он пришел в ярость. Но опомнился: королева была не в том состоянии и не на том расстоянии, чтобы порицать ее за то, что послышалось, хотя послышалось, а потом замелькало в уме нечто совершенно несообразное: какие-то «убитки», «избитки» и «раздробитки». Он повернулся на другой пятке и вернулся к королеве. Вид у королевы был виноватый. Так считал король, а как оно было на самом деле, не имело никакого значения.

— Милая моя, — сказал король. — Всякое словесное недоразумение между супругами крайне предосудительно, кто бы они ни были, не говоря уже о королях и королевах. Но исключительно и крайне предосудительны недоразумения, вызванные вольным и якобы остроумным обращением со словами.