— Ты спросила, что я думаю — я ответила. Чего ты теперь со мной споришь, Нель?

И правда…

— Ладно, проехали. Для начала надо написать статью. А там посмотрим.

— На финал разговора я бы даже время не стала тратить, выкинула бы его, и всё.

— И что тогда от этого интервью останется? — невесело усмехаюсь я. — Пространные рассуждения о том, как важно правильно составить меню на неделю?

Аленка ржёт:

— Вот у людей заботы, правда?

Ага… Так почему же нас всех так манит эта богатая сытая жизнь?

— Кстати, о меню. Жрать хочется — сил нет.

— Может, заскочим куда-нибудь?

Это было бы замечательно, но мне не терпится засесть за статью и пересмотреть отснятые фото… Пусть ещё и не обработанные.

— Нет. Выбросите меня у дома.

Я живу в центре. В старинном особняке конца восемнадцатого века, который в то время был доходным домом. Звучит как сказка. Как мечта. Если не уточнять, что сейчас это замызганная коммуналка, в которой мне принадлежат всего две комнаты. В них ведёт длинный-предлинный обшарпанный и зассанный кошками коридор. Сколько ни бьюсь с соседями за то, чтобы его отремонтировать — всё напрасно. Общая кухня — мой личный ад. Или ад — это туалет? Да, пожалуй. Зато в моих комнатах — красота. Я сюда все свои кровно заработанные вложила. Пригласила реставраторов, те очистили стены, восстановили аутентичную, чудом сохранившуюся лепнину и двери… Когда-нибудь, когда в достаточной мере разбогатею, я надеюсь выкупить и остальные комнаты. А пока приходиться мириться с…

— Господи Иисусе! У нас кто-то умер?!

— Нет. Это Серафима нажарила корюшки. Корюшка нынче пошла. Ты разве не в курсе? — размахивая перед собой скрученным в жгут полотенцем, разъясняет моя соседка, богатырского телосложения тётка с жуткой химией на голове. И даже не спрашивайте, кто сейчас делает химию.

— Да не маши ты на меня! Я и так уже, наверное, до трусов провонялась! Вытяжка опять не работает?!

— Не-а.

— Слушай, ну ты бы Никиту своего попросила починить. Мы ж тут все задохнёмся! Серафима Аркадьевна, вы что, нашей смерти хотите?! — ору на весь коридор.

Иногда я задаюсь вопросом, что бы подумали мои богатые и знаменитые друзья, если бы увидели эту сторону моей жизни? Стали бы мне улыбаться, как они это делают в надежде, что их упомянут в очередном выпуске журнала, или бы презрительно отвернулись? А может, им бы показалась занятной двойственность моей жизни? С одной стороны, я летаю бизнес-классом на недели моды в Нью-Йорк и Париж, хожу по всяким презентациям и вечеринкам, одеваюсь исключительно в люкс, который мне, как их инфлюэнсеру, с радостью предоставляют всевозможные бренды. С другой… живу в коммуналке на семерых хозяев, перебиваясь от одной нищенской, в общем-то, зарплаты к другой.

— Никитку? Да ты что? Он же ребёнок совсем! Какой «починить»? — возмущается Дашка. Застываю с открытым ртом. Даже интересно, что бы она сказала, если бы узнала, что её Никитка буквально вчера вечером пытался зажать меня в тёмном углу?

— Тогда Армена! Или, на худой конец, Василия Александровича! В этом доме что, блин, нет мужиков?!

— Кто Армена звал?

Этого ещё не хватало. Гашу в себе трусливое желание завопить «не я!» и скрыться у себя за дверью. Нет сил смотреть, как этот здоровенный волосатый мужик упивается своей безответной ко мне любовью. Бродит побитым псом, ищет встречи. И я только потому, что не могу ответить на его чувства, самой себе кажусь каким-то живодёром. Бесит!

— У Серафимы Аркадьевны вытяжка опять сломалась. Ты не мог бы починить?

— Мог! Ещё как мог…

— А что толку, когда нас отсюда всех подчистую выселят? — вступает в разговор ещё один наш житель. Древний, как дерьмо мамонта, дед.

— Господи, Василий Александрович! Что мешает вам застегнуть ширинку в туалете?!

— Прошу меня простить, Неллечка. Откуда мне было знать, что вы устроите митинг в коридоре?

— Проехали, — отмахиваюсь я. — Что вы там про выселение говорили?

— Никто нас не выселит! У нас, между прочим, частная собственность! Она неприкосновенна! — Дашка подпирает пухлые бока пухлыми же кулаками. — Вот если бы расселить нас предложили — тогда другое дело.

— Чтобы нас расселить, нужно, чтобы все были согласны, — тихо замечает Армен.

— Это ещё почему? — заводится Дашка, которая спит и видит, как отсюда съедет в панельную, на скорую руку слепленную многоэтажку где-нибудь на окраине.

— Потому что те, у кого есть деньги на наши комнаты, наверняка замахнутся на всё крыло. Чтобы и коридор им достался, и кухня, и санузел. А как это сделать, если посреди коридора — две комнаты, которые никто не собирается освобождать? Вы же не собираетесь, Василий Александрович?

— Я тут родился — тут я и помру! Наверное…

— Ну, вот. И Серафима вряд ли куда захочет съехать.

— И я не захочу, — развожу руками. — Остановимся на том, что каждый из нас останется при своём.

— При своём?! — визжит Дашка. — Да мне эта чёртова коммуналка уже знаете где? Во! — проводит ребром по шее. — Достало! Хочу по-человечески жить! Надоело стоять в очереди в туалет. Вонь эта надоела! Проводка вся искрит, текут трубы…

— А я давно предлагала сделать ремонт, — не могу промолчать в нужном месте. — Это ж вы не хотите, всё денег нет.

— Не у всех такой доход, как у вас, Нелли, — тихонько выходит из своей комнаты еще одна наша соседка, маленькая худенькая библиотекарша. Она такая невзрачная и тихая, что, несмотря на пять лет жизни бок о бок, это всё, что я о ней знаю. — Я бы с радостью скинулась на ремонт. Но у меня абсолютно нет денег.

— Так сделайте с этим что-нибудь! — злюсь я. Нет, меня вправду бесит, когда кто-то жалуется на своё безденежье и ни черта не делает для того, чтобы из него выбраться.

— У нас тут что, опять межклассовая рознь затевается? — влетает в квартиру студент-третьекурсник Димка. Его комната аккурат за стенкой. И поглядываю я на неё, как кот на банку сметаны. Может быть, через годик смогу подкопить и выкупить у него драгоценные квадратные метры. Он тоже с радостью съедет в однушку.

— Постойте, Василий Александрович. А с чего вы вообще взяли, что нас собираются выселять?