неуклюже подрыгивает и поворачивается вокруг себя, что, наверное, должно изобразить пируэт. У моей дочери ДЦП, но кто сказал, что это может помешать заняться балетом, когда она так этого хочет? — Ну что ты молчишь, папа! — негодует моя малышка. А после, оставив танцы, забирается ко мне на колени и, обхватив мои колючие щёки ладошками, заставляет на себя посмотреть. Один её глаз все ещё немного косит. Это довольно распространённое осложнение. Зато у неё прекрасная речь. И блестящие мозги.

— А что тут сказать? Когда ты уже всё решила, — рывком поднимаюсь с кресла, не выпуская Мишель из рук. Её хрупкое жилистое тельце напрягается, раскосые глаза наполняются хитрым блеском, она уже знает, что я задумал. Подбрасываю её высоко-высоко, чтобы оправдать ожидания дочери. Та звонко и ужасно заразительно хохочет.

— Папа! Я сейчас упаду! Упаду!!!

— Вот ещё! Привыкай. В балете знаешь, сколько поддержек!

— А это как?!

— Когда тебя партнер на руках таскает.

— И подбрасывает?!

— Ну, может, не совсем… — замечаю туманно, потому как на балете, кажется, ни разу и не был. Этот вид искусства меня не привлекает. Совсем. — Ох, дамочка, похоже, вы сегодня плотно пообедали… Слезай с отца. А то у меня поясницу заклинило.

На самом деле это, конечно, не так. Нет, спину я и впрямь сорвал, но моя крохотная по любым меркам дочь к этому непричастна. Это я, дурак, переборщил вчера в зале, в надежде выпустить пар.

— А в комнате принцессы что мы сделаем? — интересуется Мишель, когда я осторожно опускаю её на пол.

— Понятия не имею, — я хмурю брови. — И если уж на то пошло, я вообще не уверен, что принцесса захочет нам продавать свои комнаты.

М-да… Подстава. Обычно ведь хозяева коммуналок спят и видят, чтобы их расселили. Но собственница двух комнат в доходном доме, что заприметил мой риелтор, вложила в реставрацию принадлежащих ей квадратных метров столько сил, что я очень сомневаюсь, будто теперь она захочет их продать. Тут я не склонен верить шустрой бабе, которая организовала показ. Жопой чую какую-то подставу. Но всё равно хочу… Хочу выкупить всю коммуналку подчистую. Вид из окон там охрененный. Да и вообще… Мне, наверное, от деда-академика передалась тяга к истории. Или же свою роль сыграло то, что первые десять лет своей жизни я провёл в квартире, подобной этой. Пока дед не был вынужден продать ее за долги.

— Я бы тоже не захотела. — Мишель тяжело вздыхает и сокрушённо качает головой. — И что тогда? У нас не будет этой квартиры?

— Не знаю. Ты чего повесила нос? Неужели она тебе так сильно понравилась?

— Очень! Я бы могла ездить по коридору на велосипеде. Или играть с друзьями в догонялки. И в прятки!

— Ну, не знаю. Боюсь, ты вырастешь до того, как закончится ремонт. Мороки там — дай боже.

Вообще вчера мы договорились с риелтором, что он организует нам ещё один показ, на который будут приглашены специалист по реставрации и прораб. Впрочем, мне и без их заключений понятно, что проект будет (если будет) дорогим, энергозатратным и не очень-то быстрым. Даже не знаю, стоит ли в него ввязываться. Или лучше купить апартаменты в новом доме. Нам с Мишель нужен дом. Всё ж я надеялся, что съёмная квартира — это временная мера.

— Я так хочу жить там, папочка!

Ах лиса… Ну лиса! Знает, как меня разжалобить… Я усмехаюсь, делаю Женьке «сливку» и отхожу, потому что у меня звонит брошенный где-то в коридоре телефон. Номер незнаком.

— Да!

— Добрый день, Андрей Владимирович. Меня зовут Нелли Ерофеева, я обозреватель журнала «Т*»… Может быть, вы в курсе…

— Извините, я не даю интервью, — перебиваю журналистку и отвожу трубку от уха, потеряв всякий интерес к разговору, когда до меня доносится:

— Вы — может быть. Но ваша жена даёт интервью с удовольствием.

Я плотнее сжимаю челюсти. Жена… Ну да. Эта и впрямь не упустит возможности где-нибудь засветиться.

— И? Что теперь? Чего вы от меня хотите?

— Ничего особенного. Всего лишь убедиться, что вы в курсе.

— В курсе чего? — сощуриваюсь. Девица на том конце связи молчит, а я вдруг понимаю, что бедная светская обозревательница банально трусит перейти дорогу такому влиятельному дяде, как я. Вот тебе и независимая журналистика. Во всей, так сказать, красе.

— И что? Вы со всеми мужьями интервью их жен согласовываете? — усмехаюсь. — Или мне одному такая выпала честь?

— Да. То есть нет… Это политика руководства, — вроде бы ровно отвечает Нелли… Или как её там. Но мне почему-то кажется, что сдержанность ей даётся с трудом. — Нам не нужны скандалы. Редакционная политика нашего глянца заключается совсем в другом.

— И в чём же? — подхожу к кофемашине, выставляю программу и нажимаю на кнопку «пуск». Зёрна смалываются с оглушительным грохотом. В этом шуме теряется большая часть из речи светской обозревательницы.

— … у журнала многолетняя репутация, которой мы очень дорожим. Поэтому нам и доверяют свои секреты сильные мира… Мы публикуем только проверенную информацию, в отличие от всяких желтых изданий.

— Похвально.

— Тогда… в какой форме вам будет удобно согласовать текст? Я могу скинуть его вам на почту?

— Можете, конечно. Кто ж вам помешает?

Она снова медлит, прежде чем мне ответить:

— Отлично. Если вас всё устроит, достаточно в ответ прислать мне короткую резолюцию.

Что ж… По крайней мере, ей хватает мозгов подстраховаться.

— Посмотрим, — сбрасываю вызов, не обещая ничего конкретного. — Мишка, тебе сделать какао?

— С тортом? — заглядывает в кухню моя сладкоежка-дочь.

— Опять? Живот не заболит?

— От торта?! Да никогда в жизни!

— Ну, смотри. Как знаешь. Мне ещё нужно поработать.

Оставляю Мишель наедине с какао и тортом, а сам уединяюсь в кабинете. Здесь всё не то и не так. Не под меня сделано. Но это что? Я привыкну, наверное. Другого выхода нет. Как нет возврата и к старой устоявшейся жизни. Я из тех, кто долго запрягает, да… Но если уж что-то решаю — то всё... Пиши пропало.

Отодвигаю свой кофе подальше от разложенного на столе плана коммуналки. Здесь восемь комнат, по четыре по разные стороны от огромного коридора, два санузла и просторная кухня в торце… Заманчиво. Мишель, опять же, она понравилась.