Мне кажется, что Белуга спокойна, и я делаю к ней шаг.

- Наташа…

Но видимость обманчива. Ребенок как пружина, загнанная в паз, и быстрый взгляд колких глаз подтверждает, что пружина  готова выпрыгнуть, сорваться, выстрелить. Мчаться туда, где ее понимают и ждут. Где ее любят странной любовью, которая проступает  гематомой под пластырем.

- Пошла ты! Ничего не хочу! Я вас всех ненавижу! Поняла? Ненавижу!

Белуга вскакивает и роняет стул. Начинает реветь. Пятится в угол, утирая рукавом сопливый нос, под которым вдруг раздуваются пузыри. Я сделала всего лишь шаг, и этого шага хватило, чтобы девочка сорвалась и заплакала навзрыд – десятилетний ребенок, не удержавший в себе ком отчаяния.

- Она меня ждет, а я не приду! Ты понимаешь?! Ждет! Ненавижу вас всех! Ненавижу!

- Наташа, успокойся, прошу!

Сзади раздаются шаги, и в комнату входит медсестра – крупная, рослая женщина  лет пятидесяти с мужскими чертами лица, на котором главенствуют крючковатый нос и тяжелый подбородок. Она могла бы правдиво сыграть женщину-инквизитора, задействуй ее какой-нибудь режиссер в этой роли, но природа иногда шутит, облачая доброту в непривлекательную обертку.

И имя у нее такое же грубо-отточенное – Ираида Борисовна.

Она слышит плач, и это служит сигналом вмешаться. Входит важно, с серьезным видом держа в руке пакет со средствами санитарной обработки. Подходит и опускает мне ладонь на плечо.

- Все хорошо, Света. Я лучше сама. Наташке сейчас команда нужна, как дальше жить, не слышит она тебя. Вот выплачет свою беду, а после и про черемуху поговорите.

У Ираиды своя философия и своя правда жизни. В прошлом и сама воспитанница детского дома, она лишена излишнего такта. Но я уже не раз убеждалась, что ее тактика порой срабатывает куда  лучше моей.

Она подходит к девочке близко, без спроса вторгаясь в личное пространство. Достает из кармана салфетку и уверенно вытирает  сопливый нос. Ударить Ираиду сродни кощунству, через ее руки прошло не одно поколение воспитанников, и Белуга, сделав несколько попыток вырваться, затихает, но по-прежнему вздрагивает в плечах.

- Ну давай, Наташка, раздевайся… Какая ты грязная у нас. Это у тебя суп, что ли, застыл на рукаве или сопли? Самой-то не противно, нет? Ты же девочка. Ну, чего ревешь? Дома ты, как ни крути. Дома! Дай посмотрю тебя… Светка! – Ираида зовет меня, и я откликаюсь:

- Да?

- Включи в душевой обогреватель.  Не нравится она мне. Как бы бронхит не подхватила – хрипит и кожа под глазами синюшная. А у нас тут полный набор! – со вздохом сообщает. – Колтуны  и педикулез. Так чтое вещи, Наташка, я твои изымаю. Ты же не хочешь, чтобы эти твари тебя живьем съели? Ну?

- Только не брейте, – всхлипывает девочка, но уже не сопротивляется. Просит упрямо: - Не хочу, чтобы все знали! И смеялись – не хочу!

Насмешки и одиночество – вот самые большие страхи в стенах детского дома. Мы с Ираидой переглядываемся, и я киваю, наблюдая, как медсестра, вслед за грязной кофтой, стаскивает с ребенка футболку и брюки, обнажая тощее тельце. Поворачивает девочку осторожно, отвлекая разговором, позволяя мне бегло ее осмотреть.

Слава богу, видимых синяков и ссадин нет, только болезненная худоба. Кивнув Ираиде, я ухожу в душевую, чтобы включить обогреватель. Возвращаюсь  за полотенцем и слышу, как женщина искренне удивляется.

- Да ты что, детка! Как можно! Вот меня в детстве не раз брили, так я на всю жизнь тот стыд запомнила. А сейчас ученые такие препараты придумали – десять минут и каюк тварям. Обработаем  и забудешь! Заодно и ногти обстрижем. И будешь ты у нас не замухрышка сопливая, а снова умница Наташа Белугина. А то  стыдно  же людям наглаза показать, распустила сопли по колено. Подружка твоя Надя что скажет, когда увидит тебя такую?

- Не обрежете? Обещаете? А то я снова сбегу!

- Напугала. Отъешься для начала! Вот вырастешь, станешь ученым, и не такое придумаешь.

Уже в душевой, когда я помогаю Ираиде вымыть девочку, Белуга  говорит без слез: толи и вправду успокоилась, а то ли смирилась на время, пока не понять.

- Не хочу ученым. Я буду сказки писать. Хорошие и добрые. Про  маму…. Не уходите, Светлана Анатольевна, пожалуйста, - просит, цепко поймав пальцам мое запястье. – Я вас вспоминала, честное слово!

Разговор получается не из легких. Мир глазами ребенка видится совсем другим и обида, как снежный ком, придавивший грудь, не дает девочке дышать. Приходится осторожно и долго нащупывать проталины, обходить острые углы, возвращаться и говорить. Разгребать этот снег руками, чтобы Белуге досталось хоть немного человеческого внимания и тепла.

Она оттаивает. Не скоро, но снова шмыгает носом, уплетая борщ. Рассказывает о старшем брате, который скоро вернется из армии, и ее заберет. О доме, который у них когда-нибудь обязательно будет – большой и настоящий. И о матери, которая все равно ее любит.

- Просто у нее судьба тяжелая, вот и пьет. А еще сожитель гад. Если  бы не он, мамка бы нас всех к себе забрала. Верите?

Не верю, а потому молчу. Конечно, когда у тебя четверо детей и всех воспитывает государство, самое время втемяшить в голову ребенку, которого ты бросила, жалость к себе. Окунуть в эту жалость с головой, до хриплой немоты, пока еще в детских глазах не родилась ненависть, а затем и равнодушие.

Убила бы!

Уже после разговора, когда волосы расчесаны, а девочка сидит в койке с книжкой в ожидании визита врача, я выхожу из комнаты изолятора, и Ираида зовет меня на чай. Угощает печеньем.

- Ну что, садись, Свет. Выдохнем, что ли. Ну и денек! Сначала Карасев с Чебановым  подрались до крови. Хорошо, что наш Никита  Валерьевич по близости оказался – вовремя разнял. Теперь вот Наташка шуму наделала – беспутная душа. А ведь самое страшное, что не врет. Оклемается и как пить дать снова сбежит к мамке!

День сегодня действительно выдался не из легких. Я опускаюсь на стул, беру чашку в руки и грею о ее края ладони, которые оказываются озябшими, словно и правда побывали в снегу, пусть на улице уверенно дышит весна.

- Прости меня господи, но лучше бы эту пьянь посадили! – выдает в сердцах Ираида без сожаления. - Хоть бы дочке дала вырасти! Если в беду попадет, разве с той курвы спросишь?

Чай горячий, а печенье простое и вкусное. Я с удовольствием  потягиваю напиток, глядя в окно. На детской площадке гуляют дети постарше – лет десяти-двенадцати. Занятия в классах закончились и сейчас у детей свободное время. Наверняка  Андрюшка уже проснулся и после полдника играет в игровой комнате. И ждет. В этом доме-интернате, где я работаю психологом вот уже год, дети помнят обещания, а я обещала мальчишке прийти.

Андрюшка. При мысли о мальчике, губы, как всегда, трогает улыбка, а сердце отзывается теплом.

- Значит, постараемся этому помешать, Ираида Борисовна, - твердо говорю медсестре. -  На этот раз Наташи не было три недели. Я боялась и предполагать, что могло случиться с ребенком за это  время. Если сбежит, мать ее непременно накажет, чтобы в следующий раз не попадалась. И следующего возвращения девочки может не быть.