– Хочешь, можешь придумать себе другое имя.

– Давай лучше начнем с тебя. Я подстроюсь. – Ему показалось, что еще немного и попадется, а пока вроде бы не попался.

– Ты не против побыть женщиной? – спросила Саломея.

Он был с ней знаком еще до поездки. Не близко, но и не так, чтобы пройти мимо, кивнув приветствие. Ее бизнес находился на диаметрально противоположной стороне его интересов, к тому же она была женщиной из другого поколения и строила свои связи с другими людьми и подругому, как он думал. Но каждый раз, встречая ее – у общих знакомых, в ресторане, еще где-то, – все время хотел ее о чем-нибудь спросить. Она отвечала сразу и по существу – хлоп! И всегда вызывала улыбку. Подсознательно она скорее нравилась, чем нет. Тот самый случай, когда мужчине кажется, что это только он видит, что она немного особенная, как будто что-то в ней есть: и держится не как все, и смотрит с иронией, которую почти никто не замечает. Все естественно, но в то же время изысканно. Она была ощутимо притягательной. Но, пожалуй, не более того.

– Насчет женщины я не уверен, – насторожился Олег. – Хотя, если тебе самой хочется побыть Карлом Марксом, – он кивнул на журнал, который она так внимательно читала, – или Оскаром Уайльдом, можно найти сопоставимые варианты.

– А тебе чего хочется? – Саломея встала на секунду с кровати, чтобы взять персик из «крокодила».

– Тебе по пунктам ответить? – Он снял летние туфли и бессовестно лег рядом с ней на кровать. Все равно спать будут вместе.

Она никак не отреагировала.

– Начни с конца. С того, чего тебе почти и не хочется, но если получится, ты не будешь против.

– Тебя, – сказал Олег.

«Скотина», – подумала Саломея.

– Зачем правду-то говорить? – Она вытащила косточку из разрезанного персика. – Ты еще скажи: «Хочу много денег».

– У меня есть деньги, – ответил Олег.

– Удивил! – фыркнула Саломея, пытаясь вернуть его ты.

«Сука», – подумал Олег.

– Вообще-то мои мечты несовместимы с реальностью, – вдруг продолжил он. – Если хочешь добра людям, тебя считают дураком, если замыкаешься в себе – эгоистом. Пытаешься помочь – садятся на шею, не помогаешь – стараются ограбить. Все время прикрываться законом – это как открыть бумажный зонтик под дождем: надолго не хватит. Остается только подчиняться нашему полудикому социуму, чтобы принимали за своего. Даже творчество не свободно – потребитель, видите ли, многого понять не может: скатерть должна быть на столе, а очки на носу.

– А ты хочешь делать квадратные колеса, – догадалась Саломея.

– Я бы хотел, чтобы не было неграмотных и брошенных детей, но природа запаслива и селективна.

– Ты, наверное, влюблен в Анджелину Джоли, – продолжила свои догадки Саломея.

– Любая позиция действия сильнее, чем трепотня, – отчеканил Олег, а потом даже решил рискнуть: – Тебе не кажется, что с каждым прожитым годом мы все быстрее и быстрее несемся в какое-то новое, чужое пространство, где нас никто не ждет, и однажды попав туда, мы не выживем?

– Мы – из Евразии? – немного удивилась Саломея.

– Мы все. С одной и той же белково-нуклеиновой сущностью. Мы почти исчерпали свой геном. Что-то живет отдельно от нас. Опережает наши мозги.

– Ты не можешь управлять ракетой, я поняла. Очень жаль, конечно. – Потом подумала и спросила: – Может, ты вступительные экзамены не сдал в университет по глобализму?

– Я там преподаю, – ответил Олег.

– Господи Иисусе! А что там изучают?

– Как брать от жизни все. Ты разве не знаешь?

– А последствия?

– Я с этого начал, если мне не изменяет память. Хочешь, я стану женой Сальвадора Дали? – вспомнил Олег прерванный разговор.

Саломея приподняла голову от подушки, и от движений у нее распахнулся халатик. Олег отчетливо увидел ее грудь. Даже моргнул. Она поправила безразлично эту мелкую оплошность, а он тут же забыл, о чем говорил. «С бабами всегда так. Красивая грудь. Пойду лучше на море посмотрю, как там оно живет своей жизнью, и заодно выпью кофейку в баре».

Средиземное море! Самое лучшее! Для Олега это была аксиома. Здесь оживала каждая клеточка, выпрямлялась спина, обострялись органы чувств – все сразу. А самое лучшее море в Греции. Оно и есть Греция, ее суть и слава.

Яхта самозабвенно летела по волнам, и Олег просто замер на палубе, слегка держась за блестящий поручень.

Что ты, человек, среди этого синего великолепия воды и неба, легкого ветра, солнечных лучей, вечного времени?

В верхнем салоне играла греческая музыка. Пела Анна Висси.

1999 год, Нью-Йорк. Большой музыкальный магазин около Тайм-сквер. Катя. Если он был счастлив в жизни – то тогда. Было холодно, шел дождь, до отеля оставалось идти еще прилично, и они, не договариваясь, пошли на эти огни и эту музыку. Потом стояли там в толпе, пели, танцевали, кричали «сагапао», купили диск, который представляла гречанка. Встали в очередь за автографом – делали то, что в нормальной жизни, в Москве, никогда даже не придет в голову. «Красавице Кате от Анны Висси» – черным фломастером по зеленой обложке.

Чирикнул мобильник, приняв sms. Олег вздрогнул от неожиданности. Попросил кофе у стюарда. Персонал говорил по-русски, но это не имело значения. От музыки навернулись слезы, и он непроизвольно поправил солнцезащитные очки. Олег был сильный, напористый, с четкими целями, знающий, как прийти к ним первым и великодушно отплатить по заслугам всем, кто в этом помогал. Ровно столько, насколько каждый тянул. Отчасти поэтому не любил женщин не своего круга. Но сказать, что его круг определялся почтовым индексом проживания, машиной, шмотьем и преференциями в провождении уик-эндов или культурными пристрастиями, тоже было нельзя. В России живут люди, рожденные в СССР, и его время – жить с ними, и сам он такой. По-настоящему думать и читать, понимая, можно было научиться и по марксизму. От образования и проблемы-то начались, а потом его же – сначала костер, а позднее тлеющие угли – поливали холодной водой подкупленные умники девяностых. Но и пожарные нашлись. Олег был одним из них, наверное, сам того не подозревая. И его друзья и приятели. Независимо от того, чем они занимались. Глупо было бы назвать это национальной идеей, скорее это нормальное позитивное мышление, а оно глобально. Нельзя вытравливать нации. Даже если очень хочется дешевого сырья и новых рынков. У Олега были английские друзья, французские, арабские, американские, китайские, шведские, австралийские, мужчины, женщины. Расстояния – физические и информационные – стремительно уменьшались, культуры смешивались, менялся климат, людей становилось все больше и больше, болезни не отступали. Появилось странное, едва уловимое ощущение новых смыслов и образов, нового интеллекта и каких-то других материализованных знаний, как будто высший разум понял, что пора вмешаться и немного влить мозгов своим разгулявшимся деткам, а то лавочку придется закрывать и гасить свет. Будет ли последняя попытка перед Страшным судом? Перед Христовым пришествием, когда он спустится на землю и будет всех судить. Живых и мертвых. И мертвых? Всех тех, кто не слышал? Не видел или не хотел видеть новой истины? Кто не верил в четвертое измерение, в то, что вне биосферы – воды, суши и воздуха? Кто даже не слушал! О прорыве к Богу, к новым энергиям, к здоровью и изобилию? Слово «изобилие» напомнило программу Коммунистической партии Советского Союза. Олег вспомнил Порфирия Степановича Сушкина, полунормального профессора, читавшего им научный коммунизм в университете, зашлакованного материалистическими доктринами, заплутавшего в своей лопнувшей утопии построения нового общества, уже не агрессивного, тихо читавшего из года в год повторяющийся курс об общественных орудиях производства, о равном распределении продуктов труда, об отсутствии эксплуатации, о равных правах в потреблении, о новом сознании и новом человеке. Но ведь о социализме как таковом задумывались и Платон, и Томас Мор, и Томазо Кампанелла, и Франсуа Бабеф, и наконец Карл Маркс, счастливчик. Само понятие «социалистическое рабочее движение» – это что такое? О каком интеллекте идет речь? Их тоже – судить! И всех их настоящих и мнимых последователей. Жив ли сейчас Сушкин? Тяжело ему, без сомнения. Все его знания, да и не только его, – зло. Ведь церковь никогда не любила новых технологий, начиная от велосипеда и кончая сегодняшними открытиями по генетике, биоэнергетике и т. д. Как будто папа римский не принимает аспирин. Завязка все-таки на разуме.