А после ударившей в позвоночник молнии в голове грохнул гром. И это точно был не голос.

Еще нет.

Это был неодолимый порыв, влечение к вещам столь ужасным, что его красавица-мать непременно бы расплакалась, если б узнала. Мальчику вдруг захотелось назвать ее шлюхой. Вот! Едва он подумал об этом, как ругательное слово заполнило его рот, выпятило губы и едва не вырвалось в комнату. Будь Джулио рожден законной супругой короля Рудольфа II, вся империя Габсбургов стала бы однажды его владением. Только его одного.

Шлюха!

Левый глаз задергался, и мальчику пришлось прижать к нему пальцы, чтобы остановить тик.

За окном шел дождь, и тяжелые капли лизали стекло. Тени расписывали дрожащие узоры на голой штукатурке между гобеленами, как будто водяные жилы кипели, а не замерзали.

Внезапно зимний свет, сияющий луч, пронзивший копьем серые тучи и окно, озарил, пусть и на краткие мгновенья, его сидевшую на кровати мать. Внимательный взгляд Джулио вобрал ее профиль, белоснежную кожу и округлую грудь, приводившую в восторг короля, заселявшего детскую пищащими детьми. Глаза ее напоминали вставленные во влажное стекло аквамарины. Выгнув шею, она рассматривала свои лоснящиеся черные волосы, заколотые гребнем из слоновой кости.

Вошедший в комнату слуга доставил королевское послание. Прикрыв ладонью дергающийся глаз, Джулио снова склонился над таинственными иллюстрациями. Взгляд его проследовал за зеленым каскадом воды, пробегавшей через бочонки – похожие на купальные лохани, только без днища – и с плеском низвергавшейся в пруд, в котором резвились обнаженные женщины.

А может, эти бочонки напоминают части телескопа, изобретенного Галилеем приспособления для наблюдения за небесами? Надо бы записать мысль… Джулио потянулся через стол к стопке листков.

– О, прекрасно! – воскликнула Анна-Мария, пробегая глазами записку. – Твой отец желает навестить нас!

Рука мальчика застыла в воздухе.

– Придет король? Сейчас?

Кожа вокруг его глаза задергалась еще сильнее. Он торопливо собрал свои бумаги.

– Да, дорогой! – ответила его мать. – Так что порадуй меня и веди себя пристойно. Ты же знаешь, он в тебе души не чает. И постарайся не чудить, мой золотой.

– Мама! Он всегда мною недоволен.

– Нет, нет, Джулио! Он любит повторять, что ты останешься при нем и что когда-нибудь поможешь ему управлять Трансильванией. Я сама это слышала. Ты должен относиться к нему снисходительнее и прощать ему гневливость. Ты – его сокровище, сыночек мой.

В дверь резко постучали.

– Король, – объявил слуга и отступил в сторону.

Рудольф II вошел в комнату, в длинном плаще и бархатном берете с пером, воткнутым в него с небрежным изяществом.

– Ты восхитительна, – проворчал он, улыбаясь расчесывающей черные волосы Анне-Марии в ответ на ее призывный взгляд. – Оставь нас!

Слуга, к которому были обращены последние слова, поклонился и выскользнул за дверь. Тяжелый засов с громким щелчком встал на место.

Рудольф стремительно шагнул к кровати.

– А сейчас я спутаю твои волосы так, что никакой гребень не расплетет узлы!

Костяная расческа полетела на пол.

Не сводя с любовницы горящих глаз, правитель принялся развязывать шнурки на штанах.

– Подождите, ваше величество! Пожалуйста! Разве вы не видите за столом нашего сына Джулио? – остановила его женщина.

Его величество обернулся и лишь теперь заметил мальчика с пером, а также чернильницу, песочницу для промокания чернил и стопку бумаги.

Сдержав с раздраженным вздохом обуявший его порыв, Рудольф опустился на кровать и откинулся на шелковые подушки. Пристально глядя на сына, он ждал, пока его страсть остынет. Бесчестить себя перед детьми не пристало даже королю.

Джулио был его первенцем и самым любимым сыном. Мальчик унаследовал приятные черты и страстность матери-итальянки. Рудольф обожал своего старшего и баловал его щедрым содержанием, самыми лучшими наставниками, лошадьми, дорогими нарядами и коллекцией ценных часов.

Король с удовлетворением отметил интерес Джулио к внутреннему устройству механизмов, внутренние части которых лежали на паркетном полу в дворцовой детской. Одной из граней его одаренности – Рудольф приписывал ее своей крови – была увлеченность механикой. Король часами наблюдал за тем, как мальчик внимательно рассматривает крохотные детали и самозабвенно разбирает и собирает часы.

Но сейчас Джулио склонился над чем-то, лежащим на письменном столе. И это были не часы.

– Что у тебя там, малыш? Книга? – спросил правитель.

Джулио с усилением сглотнул. В голове его требовательно звучали голоса, и он с трудом отбивался от них.

Не сейчас!

– Книга Чудес, – ответил он, сжимая и разжимая кулак.

Рудольф нахмурился.

– Я же сказал Джакопо держать книгу под замком и лично приглядывать за тобой, когда ты смотришь ее! Где мой антиквар?! – взревел король, делая шаг к сыну.

Анна-Мария торопливо сползла с кровати и положила руку ему на плечо.

– Вы забываете, ваше величество, что я – дочь синьора Страды. И за работой его внука надзираю я.

Плечи короля смягчились, и плоть зазвенела от ее прикосновения. Однако эта книга была одним из ценнейших его достояний…

– За работой? Какой еще работой? – поинтересовался он.

– Джулио, покажи королю свои таблицы и чертежи, – попросила женщина.

Мальчик склонил голову в знак повиновения, глубоко вздохнул, чтобы унять дрожь, и начал разворачивать связку недавно отложенных листов.

– Джулио разгадывает книгу, ваше величество, – с гордостью сообщила его мать. – Такой умный малыш!

Король снисходительно фыркнул.

– Знатоки языков, математики и алхимики пытались разгадать секрет книги, и за тринадцать лет никто из них не снискал успеха. Мальчишке не раскрыть ее тайн!

Тем не менее любопытство его величества было задето. Взглянув на работу сына, Рудольф увидел математические таблицы, четырехугольники, схемы и чужестранные слова, записанные на полях, как примечания. В душе его шевельнулась гордость – труды сына напоминали комментарии его собственных алхимиков, мудрецов почтенного возраста.

– Что это? – спросил он уже спокойнее.

– Я сравниваю использование символов со всеми европейскими языками, – сказал Джулио, и его зеленые глаза лихорадочно блеснули, а рот пересох и задвигался сам собой, как у одной из механических игрушек Рудольфа.

Больше всего на свете он любил говорить о Книге Чудес. Но при этом мальчик явил ту свою грань, которая более всего пугала его мать – особенную грань, омраченную призраком габсбургского безумия.